Генри Олди - Волк

Тупик. Конец путешествия.

Вставив факелы в бронзовые, покрытые зеленым налетом кольца, конвоиры обступили пленника. Один зашел сзади. Марк вывернул шею, желая посмотреть, что он там делает, и ощутил, что руки свободны. Точным движением ножа охранник перерезал веревки на запястьях. Свобода пьянила, мешала рассуждать трезво. Марк подавил инстинктивный порыв: броситься врукопашную, а там будь, что будет! Он трезво оценивал свои силы. С конвоем ему не справиться.

«Раздевайся!» — жестами показал охранник.

Помедлив, Марк подчинился. Стащил с себя оранжевую куртку, с подчеркнутой аккуратностью сложил у стены.

«Штаны тоже…»

Когда сукин сын потребовал снять и подштанники, Марк озверел. Извращенцы грёбаные! Обезьяны! Удар в пах охранник проморгал. С натужным сипением детина сложился пополам, но развить успех Марку не дали. Навалились, скрутили, притиснули к стене. Очень скоро руки и ноги пленника оказались привязаны к таким же кольцам из бронзы, как те, в которые вставили факелы, только расположенным ниже.

Отдышавшись, битый конвоир что-то сказал остальным — и скрылся в узком проходе. Вернулся он с плетеным коробом и коротким копьем подмышкой. Наконечник копья отблескивал черными сколами. «Почему не нож? — борясь с паникой, подступающей к горлу, удивился Марк. — Или нож в коробе?» Нет, из короба, вместо ножа, конвоир извлек дюжину каменных флаконов и примитивную кисть.

Краски?

Это действительно оказались краски. В колеблющемся свете факелов цвета различались с трудом. Со старательностью маляра-подмастерья, взявшегося за ответственный заказ, конвоир начал покрывать тело Марка замысловатыми узорами. Прикосновения кисти, холодной и влажной, были омерзительны. Казалось, по груди ползает скользкая тварь, примериваясь, как бы ловчее ужалить. Марка передернуло, и конвоир рявкнул:

«Стой смирно!».

Извиваться и дергаться, мешая процедуре, было глупо, а главное, мелко. Марк замер, скосив глаза на собственную грудь. Напротив сердца красовался знакомый круг с орнаментом. Мишень? Чтоб не промахнуться?

Черная ирония помогала слабо.

Когда работа была закончена, Марк напоминал разрисованного дикаря из племени Ачкохтли. Конвоир сложил в короб флаконы и кисть, извлек граненую бутыль с узким горлом, оставшуюся ранее незамеченной. С усилием выдернув пробку, он вновь подступил к Марку. По камере распространился сладковато-пряный аромат.

— Отраву я пить не стану! — предупредил Марк. — И не надейся!

Однако пришлось. Марк пытался отбиваться, но ему зажали нос и, едва он начал задыхаться, волей-неволей раскрыв рот, влили в глотку целое море терпкой обжигающей дряни. Камера поплыла перед глазами. Марка отвязали, а потом он решил, что у него начались галлюцинации.

Стена напротив со скрежетом поползла вверх.

Пак однажды рассказал мне притчу о лошадях. Он даже назвал автора этой притчи — какого-то варварского гуру, но я забыл имя. Я бы и притчу не слушал, но речь зашла о лошадях.

Есть прекрасная лошадь, начал Пак. Она вынослива и легка на ногу. Едва ты возьмешься за кнут, она уже знает, бежать ей или остановиться. Малейший знак, и она уже поняла твой приказ.

Есть хорошая лошадь, продолжил он. Сильная, быстрая на ногу, но, к сожалению, тугоумная. Ей мало, чтобы ты взялся за кнут. Ты должен ударить ее, чтобы она послушалась.

Есть обычная лошадь. Ее качества посредственны. Ты бьешь ее, но она не подчиняется. Тебе придется избить дуру до полусмерти, иначе она никогда не научится слушаться хозяина.

И есть скверная лошадь. Самые ужасные побои не заставят ее бежать тогда, когда этого хочется тебе, и останавливаться по приказу. Кнут здесь бессилен. Лишь серьезным ранением можно принудить ее к повиновению. Скажем, воткнуть в лошадь нож.

— Это правда, — сказал я. — Лошади, они такие.

— Разве я говорю о лошадях? — удивился Пак. — Давай с начала, вернее, с конца. Есть скверные люди. Самые ужасные побои не заставят их делать то, чего хочется тебе. Тебе остается лишь воткнуть в них нож. И все равно ты не будешь до конца уверен, что они подчинятся.

— Скверные? — спросил я.

— В какой-то степени, — расхохотался Пак. — Странно, что ты это понял.

— Я ничего не понял, — возразил я. — Люди подчиняются мне без кнута и ножа.

Пак вздохнул:

— Помпилианец… Вот и рассказывай тебе притчи!

— Ты очень рискуешь, — услышал полковник.

Он повернулся к брату. Юлий сидел на ступеньках веранды, принюхиваясь к стаканчику бренди. Это был уже пятый — шестой? — короче, полковник не помнил, какой по счету это был стаканчик. Главное, что далеко не первый. Брат выглядел трезвым и озабоченным, как на совещании. Присутствие алкоголя в крови Юлия Тумидуса выдавал лишь голос: в нем дребезжала подозрительная нотка. Так ночью под ветром дребезжит буковая планка, дергая расшатанный гвоздь.

— Ерунда, — отмахнулся полковник. — Забудь.

Луций увел гостей смотреть конюшню. Экскурсия грозила затянуться. Старый клоун понимал, что братьям полезно остаться наедине. Со школы помня древнюю легенду о блудном сыне, Луций знал, что второй слой притчи таков: возвращение одного брата — потенциальная забота другого.

— Ерунда? Ты лишен расового статуса.

— Так точно.

— Тебе запрещено посещение Октуберана.

— Так точно, командир.

— Проклятье! Октуберана — в первую очередь.

— Ты ругаешься? — изумился полковник. — Ну-ка, скажи еще раз: «Проклятье!»

— Не паясничай, — похоже, Юлий хотел добавить «не в цирке», вспомнил, где находится, и раздумал. — В любую минуту сюда может свалиться полицейский спецназ. Тебя арестуют.

— А вас с отцом? Наградят орденом?!

— Мы с отцом вряд ли пострадаем. Заявим, что ты явился без приглашения…

— Соврете? Великий Космос! Юлий, ты научился врать?

— …что родственные чувства помешали нам сообщить, куда следует. Но ты… Я даже не хочу думать, какой приговор ждет тебя. Ты самонадеянный, безответственный солдафон…

— Ты волнуешься за себя или за меня? — полковник тронул брата за колено. В вопросе Гая Тумидуса не было ехидства. — За кого?

— За себя.

— За меня, — вглядевшись, возразил полковник. — Не ждал…

Юлий залпом допил бренди:

— Я удивлен, что власти медлят. Почему?

— А ты как мыслишь?

— Дают тебе шанс улизнуть? Пытаются избежать скандала?

— Горячо, — полковник улыбнулся. — Скандал — неудачное слово, а в остальном близко к истине. Я видел, ты беседовал с Рахилью. О чем?

— С гематрийкой? О метрологии энергоизмерений. Ее интересовала кривая Люссона применительно к падению среднерабского потенциала в экстремальных…