Олег Мелехов - Звездная бирема «Аквила». Рубеж

Время в ожидании вызова от Гая Ацилия текло медленно, прерываемое краткими сообщениями от личного секретаря. И тогда Клодий на несколько минут отвлекался от размышлений, отвечал или копировал в архив, и снова, и снова возвращался в недра памяти. И там обязательно присутствовал Гай Ацилий Курион. Знал бы только мятежный сенатор, сколь важна его персона в жизни Публия Клодия, ни за что не поверил бы. С тех самых пор, как они встретились в Кампусе Марция, живорожденный патриций и патриций репликаторный, Клодий знал одно — этот юноша-популяр сыграет в его жизни важнейшую роль. И наоборот, само собой. Иначе зачем было тайком забирать и сохранять пластырь с кровью Ацилия? Тогда юному, но дерзкому популяру в первый раз досталось из-за Публия Клодия. С другой стороны, разбитый нос и рассеченная бровь — разве это не самые простые жертвы во имя настоящей мужской дружбы? Пластырь, которым наскоро залепили ссадину, Клодий потом, через год, отвез бабке. Звериное чутье не подвело, а Семпрония не только выявила у Ацилия НЭП, но и, что еще более ценно, держала язык за зубами до поры.

Интересно, когда Курион понял, ради чего всё затеяно? Уже на Цикуте или раньше? Гай Ацилий — умный, всегда был таковым, и никакой имплант не мог повлиять на его аналитические способности. В том бабка Семпрония клялась семейными ларами. А воли и решимости яростному популяру не занимать.

Подозревал ли затравленный амикусообразный мальчишка, что подружившись с рьяным юнцом из благороднейшей фамилии, он сделает самую удачную ставку в своей жизни? Теперь уже не вспомнить.

Когда Гаю Ацилию сверлили в черепе дырку и вживляли имплант, Клодий искал утешения у бабки. Нет, в поглаживании макушки он не нуждался. Просто Семпрония была его личным демиургом. А кто поймет тебя лучше?

— Попробуй все же четко сформулировать, что тебя так гнетет, — сказала она, вдоволь налюбовавшись закручинившимся внуком. — Кроме предательства.

— А этого недостаточно?

Семпрония, помнится, усмехнулась эдак снисходительно.

— Ты еще не всё знаешь о предательстве.

— А что еще?

— Узнаешь. Потом.

Узнал. Потом, но довольно скоро. И теперь надеялся, что Ацилий тоже понял, что предательство сближает сильнее, чем самопожертвование. Осталось лишь дождаться вызова, чтобы в этом окончательно убедиться.

Если «Аквила» запросила рейд-зону, то, по его расчетам, на формальности уйдет примерно два стандартных часа, а затем Гай Ацилий должен спросить о Клодии. Обязан просто. Предположим, на обмен любезностями с оператором уйдет еще полчаса… Так где же ты до сих пор возишься, живучий и везучий сучий ты сын?

— Господин, пришел запрос на твое имя, — молвил дежурный офицер. — С твоего счета будет снят дополнительный бонус — за срочность и персонализацию.

В притворно бесстрастном голосе рубиконовца отчетливо слышалось раздражение. Ох уж эти лацийские прихоти! Все нормальные люди преспокойно ждут своей очереди на получение автоматического сообщения, а этому подавай сию секунду, да еще и через живого человека. Совсем республиканцы обнаглели!

— Подтверждаю, — проворковал Клодий, тщательно блюдущий свой имидж эстета.

— Абонент ждет тебя на борту биремы «Аквила». Безопасность гарантируется.

— Отлично.

Меланхолию Публия Клодия тут же словно взрывной волной снесло. Звонок прозвенел и вот-вот начнется очередной акт драмы, в которой все актеры играют не по своей воле, и даже режиссер не знает, чем всё кончится…

— Привет тебе, друг мой, привет!

На борту «Аквилы» народного трибуна встретили настороженно, но безупречно вежливо, и незамедлительно проводили в преторий. Свирепые девичьи взгляды не в счет. Гораздо важнее, что Ацилий пожелал встретиться, и его желание было исполнено в точности. Остальное — сущие мелочи.

Единственным, что раньше роднило Публия Клодия и Гая Ацилия, был блондинистый цвет волос. И, может быть, еще рост. Ничего удивительного, учитывая происхождение обоих. Но Клодий едва узнал заклятого друга в суровом, худом и наполовину седом мужчине с цепким взглядом. Служба лигарием стерла с его губ ранее неудержимую сияющую улыбку. С этим полузнакомым человеком бесполезны уловки, это ясно с первого взгляда, и единственный способ достучаться — говорить правду, излагать мысли кратко и не ждать поблажек.

— Привет тебе, Гай Ацилий, — голос Клодия едва уловимо дрогнул. Крошечная запинка между словами, отразившая его потрясения сильнее, чем любое восклицание.

— И тебе, Публий Клодий.

Курион сделал широкий жест, приглашая гостя занять любое приглянувшееся кресло, но сам остался стоять, скрестив руки на груди — жилистые и неожиданно сильные. Клодий качнул головой в знак отказа. Так они и стояли, разделенные столешницей, словно нейтральной полосой.

Он изменился. Тот нервный юноша, в параноидальном угаре подозревавший всех и каждого, гладкий, словно амикус, тот Клодий Пульхр, которого Гай Ацилий звал когда-то другом — исчез, растворился. И второй — скотина-Клодий, Клодий-предательская сволочь, похабно ухмылявшийся, когда Куриону зачитывали приговор, Клодий, ненависть к которому помогла Ацилию выжить в первые, самые страшные часы — его тоже не стало. Бывший патриций, беглый лигарий, мятежник и самозванный «консул» смотрел на своего… собеседника? Противника?.. оппонента и силился понять — кто же перед ним? Неужто настоящий Публий, плебей из патрицианской фамилии, народный трибун, вскормленный оптиматами, интриган и предатель — вот он?

Клодию никто не сверлил череп и, конечно, не загонял в пыточное ложе коннект-капсулы. Клодий не выблевывал собственные мозги на пол после унизительного, как насилие, прохода через кротовину. Клодий не был навечно спаян с плебейкой-манипуларией, его не одолевали чужие мысли и желания, резкие и острые в кромешной темноте чуждого сознания. Дружище Публий сладко спал и вкусно ел, носил белейшую тогу, сотканную руками сестер, находил время следить за прической и ногтями. Так почему же сейчас Ацилий смотрел и видел не лощеного cacator’а, по уши замаранного в крови и предательстве, а одну сплошную рану? Отчаяние, неприкрытое и бесстыдное, словно распоротый живот. Надежда, нелепая, словно обнаженный мозг, в оболочке которого пульсирует электронный паразит-имплант.

Это был все тот же Клодий, один и тот же Клодий. Он всегда был таким. Истина в глазах того, кто смотрит. Курион взглянул на него — и наконец-то прозрел.

— Ты здесь, — молвил он, не утруждая себя вступлением. — Полагаю, это значит, что шансы мои не так малы.

Патриций с изнасилованным мозгом и плебей с выпотрошенной душой — достойные союзники, не так ли?

— А ты, полагаю, следуешь по стопам великих: через Рубикон намерен отправиться прямо на Лаций, чтобы… — Клодий ухмыльнулся, приглашая Ацилия продолжить. Но тот молчал, и зрачки трибуна изумленно расширились: — О! Я угадал. Ты летишь на Лаций.