Василий Воронков - Лидия

— Разумеется. В четыре, завтра. Да.

Голос начал прощаться, но опять зашёлся в кашле и отключился.

Я несколько секунд стоял, уставившись в надпись на экране "разговор завершён", а потом вылил в раковину открытую бутылку пива.

Один шанс из двенадцати — это определённо лучше, чем один шанс из ста. Впрочем, меня тогда это не слишком успокаивало.

Я снова не спал. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, но Лида как всегда была недоступна, а звонить Виктору я почему-то не решился.

Я был один.

Я пришёл в агентство первым и ждал почти час, прежде чем меня пригласили зайти в кабинет, где заседала комиссия.

Кабинет был похож на переговорную, оформленную в стиле модерн. Светлые стены, длинный стол из оргстекла с голубоватой неоновой подсветкой, потолок с многоярусным карнизом, огромные вытянутые окна, которые прикрывали синеватые тени из жидких кристаллов.

Я сел в самом конце стола. Меня встречали два человека — средних лет, лысый, с седеющей бородой, и долговязый, похожий на атлета.

— Вы позволите? — спросил лысый. — Я бы начал с простого и… пожалуй, самого важного вопроса. Почему? Ситуация сейчас, как вы и сами прекрасно понимаете, не самая стабильная, количество рейсов резко сократилось, Венера практически в карантине… Не лучшее время для карьеры. Не говоря уже о… сопутствующих рисках. Но вы вот приходите сюда уже в двенадцатый раз. Почему?

От волнения я сглотнул слюну.

— Вы знаете… — начал я, — скажу честно, с того момента, как я поступил на технологический, многое в моей жизни поменялось. И на самом деле не только в моей. Всё сейчас воспринимается иначе. И космос… тоже. Я не мечтаю о головокружительной карьере и понимаю, что всё… куда сложнее теперь. Но это то, что я могу делать и… то, кем я вижу себя сейчас. И по правде сказать, — я попытался улыбнуться, — мои корни здесь, на Земле, несколько ослабли. В общем… у меня такое чувство, что меня ничего и не связывает больше с Землёй… Я понимаю, — поспешил добавить я, — это, наверное, не совсем то, что вы хотели услышать, но… это правда.

Мои интервьюеры несколько секунд молчали.

— Какой рейс? — неожиданно спросил долговязый. — Пассажирский, грузовой?

— Грузовой, — ответил я.

— Почему?

— Думаю, прежде чем брать на себя ответственность за пассажиров, мне стоит поднабраться опыта.

Долговязый усмехнулся.

— А как насчёт ответственности за экипаж? — вмешался лысый.

— Я готов её нести, — сказал я. — В меру должностных обязанностей оператора четвёртого разряда.

— Вы всегда так прагматичны? — спросил лысый.

— Только на интервью, — улыбнулся я и тут же сам испугался собственной смелости. — На самом деле я понимаю, что роль моя сейчас не столь… значительна. У меня есть своя ответственность, у других операторов — своя. Я просто хочу работать в команде. И набираться опыта.

Лысый встал и принялся расхаживать вдоль стола, постукивая по светящейся столешнице пальцами.

— Ладно, — сказал он, — а теперь я задам самый сложный вопрос.

Я невольно поёрзал на стуле.

— Если не оператор космического корабля, то — кто? Положим, не будет у вас возможности поступить по специальности. В нынешние времена — это, к сожалению, вполне реальный расклад. Но образование у вас хорошее, есть и другие возможности. Так что выберете?

— А такой вариант как вечно ходить к вам на интервью будет принят в качестве ответа? — спросил я.

Лысый вздохнул и, забавно насупив губы…

Я всё говорил неправильно.

Я заблуждался.

Теперь я понимаю это, но не понимаю, почему меня всё-таки взяли. Везение? Как можно считать везением чью-то смерть — я ведь так никогда и не спросил, что случилось с моим предшественником, с тем, чьё место я тогда занял.

А может, всего этого и правда не было? Двенадцать, двенадцать, двенадцать. Подтвердила бы Таис эту историю? Если бы ещё разговаривала со мной…

Я сидел на затянутой целлофаном кровати, не решаясь подняться.

От яркого света болела голова. Воздух в камере пах хлором и обжигал холодом гортань при каждом вздохе, а правое плечо вновь нарывало, как при инфекции.

Я помню всё слишком хорошо, чтобы это было лишь бредом, родившемся в тот миг, когда произошла авария в нейросети. Я помню себя. Я знаю.

Но в то же время мне иногда кажется, что на самом деле я не помню ничего.

Все эти люди, эти лица, которые так упорно ускользают из моей памяти — я знал их лишь несколько лет назад, но вспоминаю так, словно мы не виделись уже столетие.

Только одно лицо я помню хорошо.

Лида.

Я упёрся руками в кровать, намереваясь подняться, но остановился.

Я помню. Моё первое назначение, первый полёт с Земли, первый корабль, на котором я полетел.

Мой первый корабль назывался Сфенел.

Это было небольшое пассажирское судно, которое до венерианского кризиса занималось коммерческими рейсами, а потом перешло под управление государственного НИИ и перевозило научных сотрудников, годами курсируя по неизменному маршруту между Землёй и орбитальной станцией на Меркурии.

Первый пилот — высокий, рыжий, с редеющими на затылке волосами — был похож на простоватого деревенского парня, который отправился в большой город на заработки и неожиданно, по воле какого-то безумного случая, стал космонавтом.

— Первый раз? — спросил он меня, когда мы готовились к старту, хотя наверняка подробно изучал моё досье.

Я кивнул, промычав в ответ что-то невнятное. Губы у меня пересохли, мне хотелось пить, а дышал я так, словно только что-то совершил многокилометровую пробежку.

— Волнуешься? — продолжал пытать меня пилот, улыбаясь.

Я замялся, не зная, как ответить.

— Волнуюсь, — сказал, наконец, я.

— Молодец, — удовлетворённо кивнул пилот и принялся устраиваться в кресле.

— Молодец, что волнуюсь? — спросил я.

— Молодец, что признался, — ответил пилот.

Он выглядел лишь немногим старше меня, однако вёл себя с такой показной небрежностью, как будто отлетал на кораблях уже тысячи часов.

— Ну чего, — сказал он, — готовность, как говорится, номер один… Погодка сегодня нелётная, так что мы на поводке.

— Опять? — скривился штурман, сидевший рядом со мной.

— Ну да, — сказал пилот. — Так что расслабьтесь и получайте удовольствие.

Он пристегнул ремень и сцепил груди руки.

Я сидел в кресле, задержав дыхание. Загорелся один из индикаторов на панели, я машинально подался вперёд, чтобы проверить показания приборов — и в этот момент весь корпус корабля судорожно затрясся. Сработали преднатяжители ремней безопасности, стиснув мне грудь, и я вцепился в подлокотники кресла. Послышались гулкие размашистые удары — можно было подумать, что кто-то пытается раздробить надрывно скрипящие переборки ракеты гигантским отбойным молотком.