Андрей Хуснутдинов - Данайцы

Постепенно из моего поля зрения вымывался хлопочущий Хлой, и я во все глаза таращился на Юлию. Закончив съемку, Хлой улыбнулся ей, она взяла из ниши дисковую пилу, и они скрылись в холодильнике. Я было вознамерился ждать их, но как только послышался хруст разрываемого пластика, сбежал в «спальню». В туалетной комнате я нашел свой скафандр. В нем было неудобно и сыро, как в норе, но при опущенном забрале не было слышно пилы. Из мутного, заляпанного зеркальца в стене, точно из лужи, на меня глядело мое туманное отражение. Некоторое время спустя мимо дверей туалета что-то с шумом и позвякиваньем проволочилось в направлении предбанника, скрипнули петли крышки люка, и я услышал возбужденные голоса Юлии и Хлоя. Хлой говорил, что это невозможно, а Юлия возражала, что уж если и приходится говорить о возможности, так единственно об этой. Тональность их спора, как мне казалось, ощутимо и опасно повышалась, и, вспомнив о пистолете в кармане Юлии, я затаил дыхание. Но тут, занятые грузом, они замолчали, а те несколько фраз, что были обронены за стыковочным узлом, сошлись неожиданным хихиканьем. Я выбрался из туалета. Зажмурившись, в который раз я вспоминал рассказ Юлии о том, как ее заставляли глядеть в гроб с телом Ромео, и думал о том, что неужто, прошедшая кафельный ад анатомички, она могла испугаться тогда?

Я потащился в кухню и зачем-то принялся копаться в посудных шкафчиках. Повсюду в отсеке была разбрызгана грязная, пахнущая хлоркой вода. Мысль о Ромео не отпускала меня и, разгребая посуду, мысль эту я с ужасом сознавал внутри себя как некую наспех сколачиваемую конструкцию для поддержания чего-то еще более ужасного. Но, впрочем, то ужасное , что затем утвердилось во мне, то необоримое намерение – заглянуть в холодильник – не было ли первым оно? Не знаю. А в холодильнике потом я увидел обезглавленные тела. То есть, надо понимать, уликами, помимо кораблей, являлись головы несчастных, расстрелянных под «спальней».

Юлия перед самым моим носом захлопнула дверцу холодильника, взяла меня за руку и вытащила из кухни. Торопясь закончить объяснение прежде, чем мы достигнем стыковочного узла, она сказала, что, хотя ей и удалось убедить Хлоя взять один баллон с жидким кислородом (тут каким-то образом я догадался, что и меня берут только благодаря баллону), проблемы с фильтрами это все равно не решит, и ей придется сделать мне инъекцию, после которой я засну и моя дыхательная функция будет снижена. Она так и сказала: «твоя дыхательная функция будет снижена». Мне было все равно, я лишь попросил ее не делать укола до расстыковки. «Хорошо», – ответила она.

Через час Хлой задраил люки переходной камеры. Сидя взаперти в его жилом отсеке, я рассматривал в иллюминатор нашу ракету и думал о том, что Юлия предала меня. В чем именно состояло ее предательство, я не мог бы сказать. Да это уж было и неважно. За девять дней полета, за двести с лишним часов падения в эту сияющую бездну я понял лишь то, что не знаю и никогда не узнаю ее.

Наконец включились двигатели, последовал толчок, и корабль наш стал удаляться от нас. Похожий в сцепке с близнецом-американцем на замысловатый слесарный инструмент, он словно бы погружался в чистейшую воду. Я с замиранием сердца ждал бесшумного кислородного зарева, но, слава Богу, так и не дождался его: мина если и сработала, то уже далеко за пределами видимости взрыва.

В детстве я был уверен, что путь к Луне лежит не через безвидную пустыню космоса, а через мглистую желтоватую долину, и стоит только найти эту долину, как отпала бы нужда в космических кораблях и космонавтах. Впоследствии, конечно, выяснилось, что еще с допотопных времен эта желтоватая долина открыта – и не только открыта, но регулярно посещается – лунатиками, однако столь приземленное объяснение никогда не представлялось мне исчерпывающим. На лунатиков так можно было списать все, что угодно. Потом я представил, что и к Земле путь из космоса может проходить через такую же мглистую долину, и стал думать, как следовало именовать тех, кто ходит по ней к нам, – ведь не землянами же? Тысячу раз я пытался вообразить себе этих удивительных существ. Кто они? Какого роста? На каком языке говорят? И – главное – чего хотят? И вот теперь, когда, набирая скорость, мы тоже устремлялись к Земле, как следовало именовать нас? Кем мы- то были?

Удивляясь тому, что Юлия до сих пор не сделала мне укол и, похоже, вовсе забыла о нем, я стал снимать с себя скафандр и нечаянно порвал его. На своих голенях я увидел обширные пятна йода, а на разбитых икрах целые острова пластыря. Странно, что ничего подобного я не заметил прежде, когда надевал скафандр, а теперь, разглядев смешанную с йодом и загустевшую кровь, не почувствовал боли. Впрочем, боль была, но какая-то неопределенная, посторонняя, будто болела та часть моего тела, которая могла находиться в соседнем помещении. Дверь отсека оказалась приперта чем-то снаружи. Другую я увидел совершенно случайно. Правда, скорее это походило на лаз с заслонкой, чем на дверь. «А малый с приветом», – подумал я про Хлоя и сдвинул заслонку. В лицо мне дохнуло сырым, гниловатым теплом. От заслонки брал начало узкий округлый ход, через полметра отвесно уходивший вниз и обраставший ступенями-скобами. На дне его горела тусклая красноватая лампочка. Судя по тому, что ток тепла не иссякал, ход выполнял еще функцию вентиляционной шахты, а значит, помещение внизу было проходным. Сначала я решил спуститься до уровня лампочки и вернуться обратно – в любой момент в отсек могли зайти Хлой или Юлия, – но внизу, через решетку фильтрующей магистрали, выходившей как раз под лампочкой, я услышал их голоса и понял, что им, занятым непринужденной беседой, не до меня.

Я долго прислушивался, но так и не смог различить ни единого слóва – словá, раздробленные эхом, утрачивали всякий смысл прежде, чем достигали решетки. Все же, благодаря эху я совершенно ясно мог понять другое – что Юлия пытается произвести впечатление на Хлоя, заискивает перед ним. Открытие это не то чтобы было неприятно, но поразило меня как удар. Никогда и ни с кем до сих пор она не опускалась до подобных интонаций. И тут я вспомнил, как она пыталась произвести впечатление на меня в пору нашего знакомства и как иногда она смотрела на полковника, и, отшатнувшись от решетки, я ударил по ней ладонью и закричал: «Боже, как это все понятно и страшно! Как страшно и пошло!..» Красная лампочка мигнула, из решетки потекла пыль, я встряхнул ушибленной рукой и стал спускаться дальше. Представляя себя на месте Хлоя и воображая заискивающую, принужденно улыбающуюся Юлию, я думал о плюшевом медвежонке с расколотым глазом, и невесть с чего мне казалось, что вся тайна обаяния кукольного напрямую связана с этой его игрушкой. Ход постепенно расширялся. Поглощенный своими мыслями, я пропустил две или три вспомогательных палубы – «подворотни», как их называли техники – и вышел наугад в какой-то затхлый, составленный из огромных дощатых контейнеров закоулок. Голоса Хлоя и Юлии, еще более разреженные, выхолощенные, были слышны и здесь.