Лариса Куролесова - Человек без надежды (СИ)

Серебристо — синий „сильвер“, получивший координаты конечной точки путешествия, притормозив, опустился на приятно зашуршавшую гравиевую дорожку. Перед симпатичным одноэтажным домиком был разбит небольшой садик — еще один признак вопиющей роскоши, которую могли позволить себе немногие. Несколько модифицированных плодовых деревьев, клумба с ярко — рыжими цветами, зеленые кусты вместо изгороди, отделяющей жилье от дублирующей трассу дорожки, — за все это, очевидно, выложено небольшое состояние.

Габриэль спустился на землю, заглушив мотор, и огляделся. Он никогда здесь не бывал, хотя дом командора, куда его неоднократно приглашали, находился буквально в двух кварталах от этого очаровательного местечка, застроенного милыми домиками. Дольер тоже мог бы позволить себе поселиться здесь и разбить небольшой сад, только зачем ему это? У него не было ни семьи, с которой можно было бы пить чай на террасе, ни друзей, которых он хотел бы пригласить погостить на пару дней. „Главному мертвецу“ „Одиннадцати“ хватало скромной квартиры — студии поблизости от тренировочных помещений. Это было эффективно, удобно и вполне устраивало Дольера.

Он поднялся на аккуратное крылечко и нажал на кнопку импульсного звонка, спрятанного за световой панелью. Человек, живший в этом доме, мог просто выставить Габриэля и отказаться с ним разговаривать. Его могло не оказаться дома — поговаривали, что он часто путешествует инкогнито. В конце концов, он мог и не открыть дверь, его многолетняя репутация затворника вполне это позволяла. Поскольку изнутри не слышалось никаких звуков, Дольер снова нажал на кнопку звонка. Габриэлю был нужен этот человек, и он не собирался уходить, пока не убедится, что дома и в самом деле никого нет. Если же он там, то ему так или иначе придется поговорить с „главным мертвецом“!

После того, как он в третий раз позвонил, за дверью, наконец, послышался звук шагов. Они приблизились и затихли, как будто стоящий внутри колебался, стоит ли открывать или вообще давать понять, что он дома.

— Кто там? — голос прозвучал так, словно его обладатель только что проснулся.

— Габриэль Дольер.

Старомодная металлическая ручка двери („привет“ из прошлого тысячелетия, истинное свидетельство достатка владельцев дома) медленно повернулась, и створка неторопливо поехала в сторону. Стоящий в темном коридоре человек слегка сощурился от яркого дневного света, как будто действительно только что проснулся или окна в его доме плотно занавешены. Он был не слишком высок, однако хорошо сложен и, очевидно, с молодости хорошо следил за собой. Оливковые глаза недоверчиво смерили фигуру Дольера с головы до ног. Совершенно седые длинные волосы мужчины с первого взгляда делали его похожим на старика, хотя при ближайшем рассмотрении было видно, что ему около тридцати пяти — лицо его по — прежнему принадлежало довольно молодому мужчине.

— Привет, Леннокс, — лидер Центра летной подготовки выглядел неуверенно — он по — прежнему не знал, впустят ли его в дом или предложат удалиться.

— Привет, Габриэль, — вздохнул человек — легенда, Леннокс Норте. — Входи.

Прихожая в домике, где Дольер ни разу не был, оказалась светлой и просторной, и Габриэль по знаку Норте повесил плащ на крючок для одежды.

— Не разувайся, — Леннокс махнул рукой. — Завтра утром придет женщина, которая здесь убирает, не стоит лишать ее хорошего повода поворчать.

Немного поколебавшись, не зная, стоит ли считать реплику шуткой, Габриэль пошел следом за хозяином. Буквально через несколько шагов он оказался в большой гостиной, из которой поднималась широкая лестница на второй этаж. Норте махнул рукой в сторону одного из кресел, а сам направился к старомодному бару. Дольер, испытывавший необъяснимую слабость к красивой мебели, ощутил укол ревнивой зависти, пока Леннокс наливал янтарную жидкость в два хрустальных (не пластиковых и не из обычного модифицированного стекла!) бокала — еще один символ роскоши.

— Надеюсь, твои вкусы не изменились, — скорее утвердительно, нежели вопросительно проговорил Норте, протягивая выпивку Габриэлю.

— Нет, — „главный мертвец“ с благодарностью принял бокал и вдохнул аромат напитка. — Виски?

— Лучший, который можно найти на „Одиннадцати“, к тому же семнадцатилетней выдержки, — равнодушно произнес Леннокс, присаживаясь в кресло напротив гостя. — Говорят, экологи подсчитали, что именно семнадцать лет — оптимальный срок для виски из материалов, вызревающих на ковчеге.

Габриэль слегка пригубил янтарную жидкость и покатал ее на языке. Норте, сидящий напротив, казалось, совершенно не удивился визиту бывшего руководителя. Он выглядел так, словно вообще утратил способность удивляться. Наверное, именно это и должно было произойти с вернувшимся „мертвецом“.

Хозяин не торопился начинать разговор, баюкая в ладони собственный бокал. Он даже не смотрел на гостя, предпочитая любоваться тусклым дневным светом в высоких окнах, портьеры на которых только что раздвинул с помощью специальной автоматической программы. Казалось, он мог просидеть так сколько угодно долго, и тишина в гостиной его ничуть не смущала. Леннокс Норте впустил гостя в дом, но не собирался подпускать к себе ближе. Он просто ждал, когда Дольер скажет, зачем явился к бывшему подчиненному, которого когда‑то выпустил в космос.

Гость тоже не спешил, осматриваясь. В доме Леннокса было уютно, и Габриэль невольно прикинул, сколько виртов нужно потратить, чтобы поселиться в таком чудесном уголке. После возвращения Норте получил весьма приличное пособие, но, как вскоре оказалось, он в нем не очень‑то и нуждался. Мало того, что он стал героем „Одиннадцати“, многочисленные викомпании готовы были разорвать его на куски, лишь бы он выступил у них. Кроме того, одно из ридер — издательств купило у него права на все, что он напишет хоть когда‑нибудь. Норте оказался не слишком плодотворен, но единственный его труд разошелся такими безумными тиражами, что и сам Леннокс, и его потомки на несколько поколений вперед будут обеспечены не только всем необходимым, но и любой мыслимой и немыслимой роскошью.

Однако Норте был по — настоящему равнодушен к собственному богатству. Даже этот дом стал скорее данью всеобщему поклонению и поводом жить уединенно, а не свидетельством истинного стремления к такому существованию. Вернувшись из экспедиции, Леннокс сделался затворником, и порой окружающим казалось, что, побывав в открытом космосе, он неожиданно уверился в отсутствии необходимости общаться с другими людьми. Иногда его видели в других Городах или еще где‑то, но все это было скорее слухами, почти мифами, которые теперь окружали Норте.