Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 19

— Я велел пригнать твою машину к моему дому и послал весточку Джудит, чтоб не волновалась, — сказал Вулф. — Может, не стоит ее будить? Оставайся у меня, заночуешь, а завтра возьмешь выходной. Тебе нужно остыть.

— Ладно, — буркнул Свобода.

Вулф поставил аэрокар на автопилот, предложил Яну сигару и закурил сам. Красноватый огонек, разгоравшийся при каждой затяжке, высвечивал во тьме лицо торговца — лицо бородатого Будды с легкой усмешкой Мефистофеля.

— Слушай сюда, — сказал он. — Ты всю жизнь заводился с пол-оборота, но все-таки обычно не терял головы, иначе ты не был бы конституционалистом. Давай рассмотрим ситуацию объективно. Почему тебя так волнует, кем станут твои дети? То есть ты, разумеется, хочешь видеть их счастливыми и так далее, но зачем навязывать им свое представление о счастье?

— Избавь меня от своих гедонистических софизмов, — с усталым раздражением откликнулся Ян. — Я просто хочу, чтобы мои дети выросли порядочными людьми.

— Иначе говоря, инстинкт выживания присущ не только индивидуумам, но и культурам, — заметил Вулф. — Прекрасно. Я не возражаю. Наша с тобой культура отдает предпочтение сознательному мышлению. Быть может, оно не слишком полезно для здоровья, но мы все же считаем, что выбрали самый лучший путь. Однако нашу культуру поглощает культура новая, и она поднимает на щит никем до сих пор не определенные подсознательные и чисто животные начала. Поэтому мы сейчас, подобно иудейским зилотам, английским пуританам и русским староверам, пытаемся возродить определенные основы, преданные, как нам кажется, поруганию и забвению. (И точно так же, как все сектанты, в действительности мы создаем какие-то совсем новые основы; но я не стану затуманивать твою ясную целеустремленность чересчур глубоким анализом.) И опять-таки, как прежние сектанты, мы все сильнее расходимся с обществом. В то же время наши идеи начинают обретать популярность у определенного класса людей по всему свету. Что, в свою очередь, настораживает охранителей нынешнего порядка, и они принимают меры, дабы ограничить наше влияние. Мы отвечаем им тем же. Трение возрастает.

— Ну и?.. — спросил Свобода.

— Ну и, — сказал Вулф, — я не вижу, как мы сумеем избежать конфликта. А физическая сила по-прежнему остается ultima ratio [5] Последний, решительный аргумент (лат.). . Впрочем, это не значит, что я советую отправлять маленьких и исполненных благих намерений учителей в больницы.

Свобода резко выпрямился.

— Ты ведь не имеешь в виду еще одно восстание? — воскликнул он.

— Не такое, как последнее фиаско, — ответил Вулф. — Не стоит уподобляться староверам, они плохо кончили. Нам больше подходит пример Английской пуританской республики. Только нужно проявлять терпение… и благоразумие, друг мой. Мы должны организоваться. Не слишком увлекаясь формальностями, но так, чтобы мы могли действовать как единое целое. Задача вполне выполнимая: ты далеко не единственный, кому не нравится, что творят с его детьми. Сколотив организацию, мы начнем понемножку демонстрировать свою силу. Бойкоты, например; подкуп чиновников; и, между прочим, — только не гляди на меня с видом оскорбленной невинности, — на Нижнем уровне полно искусных убийц, взимающих весьма умеренную плату.

— Понимаю. — Свобода заметно успокоился. — Давление. Что ж, мы хотя бы добьемся восстановления наших школ, если ничего больше не получится.

— Но давление спровоцирует встречное давление. А мы, в свою очередь, будем вынуждены давить еще сильнее. Возможным и даже вероятным результатом будет война.

— Что? Ну уж нет!

— Или государственный переворот. Но скорее всего гражданская война. Если учесть, что некоторые армейские и полицейские офицеры уже разделяют наши взгляды, есть надежда, что мы завербуем и новых сторонников, а стало быть, у нас появятся шансы на победу. Если мы будем осторожны. Спешка тут ни к чему. Но… мы могли бы начать потихоньку запасаться оружием.

Свобода был потрясен. Ребенком он видел трупы на улицах. А грядущая война будет еще разрушительнее, ведь в ход пойдут атомные бомбы или искусственная чума. Много ли удастся восстановить потом на истерзанной войной планете?

— Мы должны найти другой путь, — прошептал он. — Нельзя позволить, чтобы конфронтация зашла так далеко.

— Не исключено, что придется, — сказал Вулф. — По крайней мере пригрозить придется точно. Иначе мы просто вымрем.

Он взглянул на чеканный профиль Свободы на фоне звездного неба. Прямо на глазах этот профиль затвердел еще больше, исполнившись решимости, от которой недалеко и до фанатизма. Вулф чуть было не выложил то, что действительно было у него на уме, но сдержался.

Советник Свобода посмотрел на часы.

— Уходите, — сказал он. — Пошли все вон.

Телохранители не без удивления повиновались. Остался только Иеясу: это подразумевалось само собой. В просторном кабинете воцарилась тишина.

— Ваш сын сейчас придет, да? — спросил окинавец.

— Через пять минут, — ответил Свобода. — Насколько я помню, он пунктуален. Впрочем, люди меняются, а мы с ним уже много лет не виделись.

Уголок рта подергивался нервным тиком. Да уймись ты, чтоб тебе провалиться в седьмой круг Дантова ада! Перестань, слышишь! Похожий на гнома человечек сполз с кресла и дохромал до прозрачной стены. Внизу блестели отапливаемые искусственно башни и улицы, но зима проглядывала в блеклых небесах и далеком морозном солнце. Затяжная нынче выдалась зима. Кончится она наконец когда-нибудь?

Конечно, время года не имеет большого значения, если всю жизнь проводишь в кабинете. Но хотелось еще раз увидеть, как цветет вишневый сад на крыше дома. Советник не позволял устроить у себя на крыше оранжерею. Должны же остаться на Земле хоть какие-то островки нетронутой природы!

— Может, поэтому и умирает человеческая цивилизация, — подумал он вслух. — Не из-за истощения ресурсов, или бездумной жажды размножения, или упадка культуры, или расцвета мистицизма. Все это следствия, а истинная причина — неосознанный всеобщий протест против стали и машин. Коль скоро человечество когда-то спустилось с деревьев, неужели оно посмеет вырубить последние деревья на планете?

Иеясу не отвечал. Он привык к перепадам настроения хозяина. Он только смотрел на Советника сочувственно глазами-щелочками.

— Если так, — продолжал Свобода, — то, наверное, все мои маневры в конечном счете бессмысленны. Но мы же люди действия, нам некогда остановиться и задуматься.

Самоирония подняла ему настроение. Он отошел от стены, уселся за стол и стал ждать с сигаретой в руке.

Дверь открылась, впустив в кабинет сына, как только часы пробили девять. Свободу как громом поразило: Бернис! Боже, он ведь совсем забыл, что у мальчика глаза Бернис! Сама она уже пятнадцать лет как в могиле. Советник оцепенел от мучительного чувства одиночества.