Алексей Корепанов - Зона бабочки

«Рот надо поменьше разевать, — сказал он себе. — Ротозей».

Правда, Скорпион и сам был не без греха. Как-то раз Станислав Карпухин угодил в хорошую переделку. И хотя рот он тогда не разевал, но если бы не его, Гридина, помощь — где бы сейчас был Скорпион? По ту сторону жизни, за чертой…

Вот и ему, Гридину, какое-то местное глиняное создание пыталось впарить, что он по ту сторону жизни. В Загробье.

Голем — иллюзия? Все вокруг — иллюзия? Кукольный театр. Из зрительного зала куклы кажутся живыми, самостоятельными. А зайдешь за ширму — и увидишь, что ими управляют люди. Увидишь истинную реальность, если можно так сказать. Как сочинил великий поэт Юра Панов:

Но как пробраться за ширму из зала? Кто тебя туда пустит?

Как ни отгонял Гридин эти неуместные сейчас мысли, они все роились, и роились, и роились в голове, как осы, почуявшие варенье. Как утренние алкаши возле самогонщицы, устроившейся с сумкой в укромном месте. Как воронье. Как Белые Вороны. Кто их назвал Белыми Воронами? Они себя сами так называют?

Герман еще не решил, задать этот вопрос своей неожиданной спутнице или нет, как ему стало не до вопросов. Откуда-то сверху и сбоку метнулись к девушке две телесного цвета змеи… нет, не змеи это были, а руки, похожие на человеческие, только невероятно длинные и все более удлиняющиеся. Руки схватили Иру и потащили вверх. Гридин увидел, что лапищи эти тянутся с балкона на третьем этаже, исчезая за ограждением, — словно висели там пожарные шланги, да вдруг ожили, а того, кому руки принадлежат, не видно. Если они вообще кому-нибудь принадлежали, а не существовали сами по себе. Девушка не успела издать ни звука, возносясь над землей, неведомый Юрий Долгорукий тоже действовал бесшумно, — а вот Гридин тишину нарушил.

Точнее, его «глок».

Тут-то Герман не подкачал. Стрелял он навскидку, почти не целясь, — это он умел, а потому и в девушку не попал, и стекла оставил целыми. Пули угодили туда, куда надо — по две в каждый шланг. Червеобразные пальцы без ногтей разжались, как по команде. Девушка начала падать в кустарник с небольшой высоты второго этажа, хорошо падать, ногами вниз, а руки длиннющие загребущие враз усохли, превратившись в подобие виноградных лоз, опаленных солнцем. Через мгновение лозы исчезли, словно их и не было.

Подхватить девушку Гридин не успел, да этого и не требовалось — кусты разрослись на славу и служили хорошей посадочной площадкой. Их треск наряду с гавканьем «глока» внес разнообразие в здешнюю обморочную тишину. Герман шагнул было туда, настороженным взглядом обводя фасад многоэтажки, но девушка уже самостоятельно выбралась из гущи гибких веток, усеянных мелкими зелеными листьями, и подняла голову к балкону. Там никого и ничего не было.

— Заглянуть в квартиру? — предложил Гридин.

— Не думаю, что там есть квартира.

На лице девушки не было ни испуга, ни волнения.

— Понял, — сказал Гридин. — Значит, не заглядывать. Как ты? Пятки не отбила?

Девушка нагнулась, выдернула из-под шнурка кроссовка зацепившийся листок.

— Не отбила. Это хорошо, что вы хорошо стреляете.

— Мне и самому нравится, — усмехнулся Герман и процитировал: — «В тридцати шагах промаха в карту не дам».

— Ага, — кивнула девушка. — Особенно, если из знакомых пистолетов.

«Все-таки читает молодежь, — подумал Гридин. — Если и не Пушкина, так Стругацких [14] «В тридцати шагах…» — цитата из повести А. С. Пушкина «Выстрел», приведенная в повести братьев А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом». . Не только в бродилки-стрелялки гоняет».

Они уже шли дальше, и тут девушка заявила:

— Убить меня нельзя. Но изолировать можно. На время. И в конце концов я просто выдохнусь. А выдыхаться я не хочу.

— Постараюсь пресечь все поползновения, — заверил Герман и как бы между прочим спросил: — А где ты в Москве живешь? Я — в Бибирево. Кажется, я тебя там видел.

— Я совсем в другой стороне живу, — ответила девушка. — В Ясенево. И вас не видела.

— Не видела, не знаешь… А про горку как узнала?

— Про какую горку?

— Ну, ты мне говорила: представь, что катишься с горки… Я в юные годы катался с горки в нашем горсаду, в Калинине.

— Так это сны.

— Чужие сны…

Девушка посмотрела на него:

— Да, чужие. Герман, я вас прошу: не отвлекайтесь. Сами же видели, как тут… Вон, парк уже рядом.

— Все, заткнулся.

«Неплохо лампочка работает, — подумал он. — На всю катушку… Только кто ее включил?…»

Дорога довела до перекрестка. С левой стороны уходили вдаль все те же однотипные многоэтажки, делавшие микрорайон совершенно безликим, а справа, за длинной бетонной оградой, поднимались серые корпуса какого-то предприятия; вагонного ли завода или тракторного — бог весть. По ту сторону идущей перпендикулярно улицы находилась короткая аллея, обсаженная высокими соснами, а дальше густо зеленели деревья и кусты парка.

Гридин и девушка перешли через дорогу и оказались под соснами. Хвоей тут не пахло, и Герман только сейчас осознал, что вообще ни разу не почувствовал в зоне никаких запахов.

— Хороший парк, — сказала девушка. — Я сюда часто с девчонками ходила, после уроков. И одна ходила. Тут такие глухие места есть… И не скажешь, что проспект рядом. И белки, и дятлы, и соловьи. Только мы туда не пойдем — лучше по центральной аллее.

— Жаль, — вздохнул Гридин. — Соловьев я бы с удовольствием послушал. И дятлов.

Ира взглянула на него и серьезно произнесла:

— Вы-то послушаете, Герман. — В ее голосе прозвучало что-то, похожее на сожаление.

«А ты?» — хотел спросить Гридин, но не спросил.

Аллея сменилась тропинкой, но за кустами, в парке, вновь возникла, только уже почти без сосен. Тут господствовали клены, липы и березы. Под ногами еле слышно шуршал красноватый гравий. Кое-где под фонарными столбами стояли скамейки, а вдалеке виднелся над верхушками деревьев верхний сектор неподвижного «чертова колеса».

Едва Герман подумал о том, насколько неуместно выглядит тут с пистолетом наготове, как заметил сидящего на скамейке шагах в тридцати — тридцати пяти от них мужчину. Мужчина читал какие-то бумаги, ухватив листки за нижний край. Гридин был почти уверен: только что на скамейке никто не сидел.

— Ну вот, — без эмоций сказала девушка. — Нежелательная встреча. Со скольких, говорите, шагов промаха в карту не даете?

— Известно, с тридцати. Пожалуй, в самый раз. Но он же не дергается.