Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

— То есть в принципе… — начал я, но Родеррик меня прервал.

— В принципе с тебя не слезут, но если признают непригодным или ты упрешься, конечно, тебя не пошлют обратно. Ты же там натворишь чего-нибудь, всех угробишь. Это же тебе не на пикник выехать!

— Послушайте! — я резко встал, нервно сжав кулаки. — Я же ничего не умею. Кем я там буду, какой от меня прок вообще? Даже в технике… нашей, земной, я разбираюсь с натяжкой.

— Если корабль пустит тебя, ты всему научишься, — спокойно сказал Стерт. — Как научился я.

Он заговорил внезапно на каком-то непонятном, незнакомом мне даже по отзвукам языке и я удивленно уставился на него, потому что смысл сказанного все равно доходил до моего сознания.

— Я пришел на корабль, — говорил профессор, — и понял, что он не только разумен, но еще и живой. Как животное, которое напичкали электроникой, чтобы сделать его сильнее и умнее. И это существо говорило со мной, оно коснулось моего мозга и влило в него память о совершенно чужих знаниях и умениях.

— Как вы это делаете? — с недоверием спросил я.

Патрик засмеялся, глядя на Родеррика, и похлопал его по плечу:

Очень похоже на успех, дружище!

— Я же тебе говорил, — совершенно серьезно кивнул Стерт, снова перейдя на английский: — А вы, Антон, лучше бы спросили, сколько эти остолопы мучили бедного старика и исследовали его после того, как он покинул звездолет. О, с ними мороки куда больше, чем с чужими! Я же уже сказал: корабль, если примет вас, сделает все что нужно сам.

— Тогда давайте не будем тянуть время, — предложил я, стараясь за решимостью скрыть все свои сомнения.

— Э, нет, — тут же поднялся Патрик. — Я тебе сейчас кое-что разъясню, парень. Во-первых, мы берем с тебя слово о неразглашении того, что ты увидишь. Нарушение его недопустимо. Пойдешь под суд как политический и никакая Родина за тебя не вступиться…

— А Россия вообще осведомлена о том, что вы тут творите? — тут же подскочил я.

— Ты встретишься с уполномоченным правительства своей страны до того, как подпишешь какие-либо бумаги, — усмехнулся военный. — И подписывать, конечно, будешь под приглядом дипломатов, никак не сам и никак не с бухты-барахты. Они, признаться, против твоей кандидатуры, ты должен понимать. Самый обычный студентик, они хотели запихнуть на борт какого-нибудь заслуженного майора, пропитого политикана и настоящего бойца. Но так, как первый выживший — наш человек, именно он обладает правом выбора. И уважаемый мистер Стерт выбрал тебя. Это его выбор, мы не одобряем, но и не осуждаем.

Теперь о другом. Ты подпишешь документы на случай, если выживешь и на случай, если погибнешь. Если выживешь, ты обязуешься служить Земле столько, сколько потребуется и ровно до того момента, пока тебя не признаю непригодным. Любое твое заявление об отставке, об уходе с корабля, будет рассмотрено высоко стоящими правительственными чинами, и мы оставляем за собой право отказать тебе в уходе, если у нас не будет другого выбора, а ты будешь признан годным и адекватным. До освобождения тебя от должности члена экипажа корабля, все документы и сам ты будешь принадлежать Объединению Правительств Земли, которое уже сформировано…

Я отстраненно подумал, что под это дело создали, должно быть, множество разных отделов и организаций, управляющих механизмов и секторов. И на все выделили огромные деньги!

— В случае твоего неповиновения, — продолжал военный, — или угрозы с твоей стороны, русский студент Антон Доров будет немедленно ликвидирован.

Патрик выдержал долгую трагическую паузу и продолжал:

— На случай гибели ты подпишешь документы о принятии тобой рисков, а так же о твоем согласии с тем, что мы представим твою смерть как исчезновение — то есть несчастный случай.

— Бред какой-то, — пробормотал я.

— Это не бред, это гарантии.

— Ах, гарантии! — встрепенулся я. — Тогда позвольте мне узнать о гарантиях для меня, как частного лица.

— Эко ты загнул, парень! — усмехнулся Патрик. Родеррик деликатно отвернулся. — Неужели тебе недостаточного того, что ты будешь иметь честь принять участие в освоении космоса?

— Не думаю, что это хорошая идея, — фыркнул я. — Если я буду служить на космическом корабле, хочу знать о том, что я с этого получу.

— Резонно. Тебе выделят хорошее ежемесячное жалование, которое будет дожидаться тебя на Земле в банке или там, куда ты захочешь перенаправить деньги…

— Сколько? — тут же спросил я.

— Двадцать пять тысяч, — спокойно ответил военный.

— Мало за такую серьезную, опасную и важную работу, — насупился я, хотя даже думать о таких суммах мне было… приятно.

— Родеррик, кого ты привел мне? — хмуро спросил военный. — Я думал, этот мальчишка патриот, а он торгаш!

— Скорее, он оказался чуть умнее, чем ты подумал, — усмехнулся профессор и достал резную, вишневую трубку. — Думаю, разговор немного затянется, и я с удовольствием покурю.

— Сколько бы ты хотел получать, парень? — недовольно осведомился военный. Его улыбка говорила мне о многом: Патрик не верил, что я выживу и потому готов был даже поторговаться со мной.

— Вдвое больше, — без запинки ответил я. — Плюс обязательный отдых после полетов не менее трех месяцев.

— Так, да? — военный не выдержал и опустил крепкий кулак на стол. — А может нам пообломать тебе пыл?

Я не счел нужным отвечать на провокацию военного.

— На счет отдыха даже не сомневайся, Антон, — заговорил Стерт, раскуривая трубку, — после каждого полета будет долгий карантин. Мы же не хотим занести на планету какую-нибудь инопланетную дрянь.

— Ну а с ценой, — прервал профессора Патрик, немного скривив губы, — ты примерно угадал. Жалование свое ты получишь… если выживешь.

— Договорились, — вздохнул я, — давайте сюда моего ответственного соотечественника. Буду говорить с ним. Думается, мне предстоит выслушать много обвинений и пренебрежительных слов.

— Надеюсь, тебя это не смутит, — сощурился Родеррик и выпустил в сторону облачко прозрачного дыма. — Потому что мне ты уже сказал «да».

Я стоял и разинув рот смотрел на инопланетный корабль. Его черная, матовая поверхность, неровная, изрытая впадинами и выпуклостями, то и дело вспыхивала зеленоватыми искорками далеких, неизвестных мне тогда планет. Казалось, я смотрю в черное ночное небо.

У корабля была вытянутая форма, чем-то напоминающая миндальный орех со сморщенной фактурой чернослива. По бокам топорщились небольшие наросты, от чего уже в следующее мгновение звездолет показался мне большой птицей со сложенными крыльями. Только головы у этой птицы не было.

В более узкой части звездолета зиял черный овальный провал в рост человека — открытый люк. К нему был подогнан белый, авиационный трап. Под днищем корабля стояло множество палаток, к которым через дороги тянулись трубы и забранные в гофрированные кожухи пучки проводов.