Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

Где-то в глубинах памяти, конечно, сохранились и возмущение, и ужас, охватившие ее, когда невидимая липкая пелена сковала ее тело в их прошлую встречу, но ведь потом были еще и его властные руки, с такой негаданной нежностью поднявшие ее, чтобы унести прочь из лунного замка… Но на этот раз она каким-то шестым, а может — первым, наиглавнейшим женским чувством уловила, что никакие колдовские чары ей не грозят.

Тебе нечего опасаться, ведь он ждет тебя, исполненный добра и…

Слушай, может, ты заткнешься, а? Говорить надо было, когда спрашивают. А сейчас не до тебя.

— Приблизься, непокорная девочка.

Однако интонации прирожденного властелина у него неискоренимы. И смягчать их придется очень и очень неспешно и оглядчиво, чтобы не разрушить того хрупкого невидимого мостика, который между союзниками называется согласием, а между противниками — временным перемирием.

Она подошла, легко ступая босыми ногами по камню, горячему даже в этом сумрачном тоннеле. Как и в прошлый раз, подивилась необычной для здешних людей (о чем ты говоришь — он же не человек!) высоте его роста, из-за чего ей приходилось слегка запрокидывать голову, чтобы попытаться увидеть его лицо. Но сзади него, на выходе из каменного коридора, полыхало такое оголтелое сияние, что на огненном фоне, от которого прямо-таки навертывались слезы, все черты сливались в одну агатовую маску. Вот незадача, всегда что-нибудь мешает, в тот раз — лунный свет, сейчас — солнечный…

А вот ему свою голову пришлось несколько наклонить, чтобы не задевать короной за неровности свода, отчего величавости несколько поубавилось.

— Я думала, ты появляешься только ночью, — проговорила она с невольным раздражением. — Тебя же зовут Властелином Тьмы!

— Это только потому, что днем никто не осмеливается не то чтобы приблизиться ко мне, а хотя бы взглянуть в мою сторону. Для меня же таких законов не существует.

Она беззаботно пожала плечами:

— Как видишь, не для тебя одного.

Она уже начала привыкать к контрасту угольной черноты и расплавленного золота, потому что ей показалось, что она различает, как брови его дрогнули, смыкаясь в одну грозную черту.

— Пожалуйста, — с видимым усилием проговорил он, понизив и без того шуршащий голос до шепота, — никогда больше так не поступай.

Наверное, никакие другие слова не изумили бы ее больше, чем эти; даже не сами слова, а интонация.

Он — просил!

Если и у него имеется собственный внутренний голос, то тот, похоже, должен был бы сейчас начать заикаться от удивления, бедняга.

— А… если очень захочется? — это пробный шар, примитивный, только для того, чтобы не упускать инициативу.

— Я вынужден буду тебя покарать. Они (небрежный кивок через плечо) должны видеть, что мои законы нельзя нарушать безнаказанно. Иначе то, что совершил один, обязательно захочет повторить другой.

Однако! Это надо было слышать, с какой устоявшейся, многовековой надменностью слетело с его губ это презрительное «они»!

— Знаешь что, Подлунный Вседержитель, — проговорила она медленно, — чародей ты, король Новоземья или сам бог, но на твоем месте я отказалась бы владычествовать над людьми, которые достойны такого презрения, какое ты к ним испытываешь. Из гордости.

Она никогда не знала, что бывают черные молнии, но если не вспышка черного света, то что же тогда полыхнуло между ними?

— Все-таки рано или поздно мне придется тебя убить. — Это прозвучало так тихо, что, похоже, он убеждал сам себя. Спасал собственное достоинство.

Ау, неслышимый мой, так убьет или нет?

Нет.

Ну вот, сразу как-то легче.

— Что ж, попробуй, — проговорила она равнодушно, в то же время мгновенно изготовляясь к одному неуловимому движению, которое позволит ей мгновенно исчезнуть, пройдя через ничто.

Опередить его она теперь успеет, научена горьким опытом, но уж очень не хочется открывать ему свои способности, на этой земле несомненно причисляемые к разряду магических и посему возможно и наказуемых.

Он задумчиво покачал головой:

— Нет, не так поспешно. Ты ведь единственная, которая за все эти годы посмела разговаривать со мной, как равная с равным.

А, так вот в чем изюминка! И вовсе не в ее обольстительных внешних достоинствах. Но слишком много загадок осложняют отношения, поэтому кое-что придется ему объяснить, тем более что, как она и решила, в ее словах не будет неправды.

Но учти, что властелину лучше солгать, чем оскорбить.

Ну, уж это мне решать!

— В той земле, откуда я родом, мой отец — властитель, не менее могущественный, чем ты.

— А мать? — спросил он так быстро, что стало ясно — слова эти вырвались у него независимо от воли.

— Я не помню своей матери, — вздохнула она, облизнув потрескавшиеся губы, и это снова было правдой. — Но почему ты спрашиваешь? Разве для тебя когда-нибудь имело значение происхождение твоих… м-м-м… мимолетных подруг?

Полночные глаза в пол-лица — это вскинулась завеса невероятных его ресниц, слившихся с ними в одну колодезную черноту, в которой ни проблеска белков, ни мерцания зрачка. И, тем не менее, что-то в этих глазах дрогнуло.

— Да, действительно, о чем мы говорим, когда ты уже прошла через пекло раскаленных гор — навстречу мне.

Однако!

— Вовсе нет! — Она рассерженно фыркнула, и это получилось совсем по-детски. — Я просто захотела поглядеть на эту слюдяную долину при дневном свете.

Ты что, промолчать не могла?

— Ты… Ты просто хотела посмотреть? На долину? При свете дня? Тем самым, совершая преступление, за которое здесь любого карают мучительной смертью?

— Кто карает?

— Я.

— И кто установил этот закон?

— Я.

— Ну и стоило устанавливать законы для жалких людишек, которых ты так презираешь? — А ледяной тон дается все труднее и труднее, и немудрено — дышать в этом тоннеле уже нечем. — Владыка ночного поднебесья, круг замкнулся. Я снова хочу тебя спросить: а почему ты не оставишь их в покое? Ты — сам по себе, они — аналогично. Пусть они сами выбирают своих вождей, сами сочиняют себе правила и законы, сами карают отступников. Зачем они тебе?

Кажется, он хотел что-то сказать, но она вскинула ладошку, предупреждая его возражение. Пусть тело уже налилось упругим, меднопышащим жаром, но ничего, надо выдержать, потому что вряд ли представится еще случай высказать ему то, чего он, по-видимому, ни разу в жизни не слышал:

— Ты несметно богат; у тебя, говорят, одних только замков больше, чем человеческих поселений. Что еще? Прислуга? Проблемы пропитания? Но все это сотворят юные сластолюбивые девы, которые сами ищут тебя, и так будет всегда, потому что ты не просто прекрасен — в тебе скрыто какое-то приманчивое колдовство.

Так, девочка, так…