Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

— Тебе что же, известно, куда я направляю свой путь?

— Мне нет нужды это знать. Потому что рано или поздно он неизбежно приведет тебя ко мне.

Он отступил на несколько шагов, окунаясь в расплавленное послеполуденное золото невестийского зноя, и распахнувшиеся крылья на миг затмили ослепительный свет.

И только тут она вспомнила о времени. Ноги подкашивались, но камень под босыми ступнями был слишком горяч, чтобы на него упасть. Море! Спасительное море Первозданных островов!

Пепельная крылатая тень, бледнея и размываясь, еще скользила по янтарным закраинам Слюдяного распадка, когда сонные воды игуанского прибрежья почти без всплеска приняли в себя нежданную гостью. Ох, и холод, после невестийского-то пекла! Прочь из глубины, а то ведь так можно зазябнуть до умопомрачения…

Она вынырнула и прямо перед собой обнаружила пятнистую морду. Сирвенайя, как видно, тоже испытала легкий шок и судорожно зевнула, обнажив чудовищные клыки.

— У т-тебя, однако, собачьи п-привычки, — проговорила Сэнни, от холода постукивая зубами и на всякий случай отплывая подальше. — Зеваешь вот от в-волнения…

Даже приглушенный голос раскатывался над едва шепчущимися волнами, как легкий гром. Сирвенайя встопорщила усы и беззвучно ушла в глубину. Теперь — скорее на берег, сбросить намокшую сорочку, чтобы не превратить супружескую постель в маленькое болотце…

Тончайшая ткань липла к телу, и стоя на холодном камне, она почувствовала себя совершенно голой. Черные небеса, да на ней же не платье — проклятая воздушная кисея, о которой она совершенно забыла! Вот что значит, вырасти без зеркал, этого дивного изобретения далекой Земли, и не уметь глянуть на себя со стороны. Хороша же она была перед Лунным Демоном, хотя полумрак глубоких ворот, да еще и заслоненных его крылатой фигурой с одной стороны, должен был хоть в какой-то степени ее укрыть.

Но все равно — ткань рубашки была совершенно прозрачна, так что у него, разумеется, даже не возникло сомнения в том, что она прошла обнаженной под запретными солнечными лучами лишь для того… лишь для того, чтобы…

Клочья ни в чем не повинной сорочки полетели в воду. Домой, домой! Доигралась.

А дома — угрюмый взгляд супруга, сидевшего на постели уже в походных штанах, но еще босиком.

— Голая, мокрая, растрепанная. Ночная ведьма, одним словом. На каком шабаше прикажешь тебя искать?

— А зачем меня искать? Стало душновато, как-никак лето подошло, мне окунуться захотелось, — только бы не заметил, с каким трудом слетает каждое слово с губ, все еще пульсирующих нездешней болью.

— Окунуться? Да я вот так уже полчаса сижу!

— Что, не спится? — Даже самой противно от собственного невинного тона. — А я с сирвенайей познакомилась поближе. Ардинька говорила, что они с вечера уплывают от берега, чтобы во сне их не выбросило прибоем на камни, но наша теперь и ночью здесь, как в почетном карауле… Ты все еще сердишься?

— Глупенькая ты моя! Разве так сердятся? Я просто боюсь за тебя. Каждый раз, когда я не обнаруживаю тебя в пределах досягаемости, на меня накатывает жуть — словно я никогда больше тебя не увижу.

— Уж лучше бы сердился… В пределах досягаемости.

— Да? Ну ладно, не пожалей только. Я ведь могу сердиться и до самого утра… и до обеда… и до вечера… Нет, вру, до вечера не могу, обратно же зван к Алэлу.

Давешняя, вроде бы уже усмиренная подозрительность снова встрепенулась в дальнем уголке памяти.

— Зван? Второй вечер подряд? У нашего островного королька какой-то неестественный всплеск гостеприимства.

— Это у твоего моего подозрительного величества подозрительный всплеск подозрительности!

— Ну, родишься и проведешь первые шестнадцать лет своей жизни во дворце…

— Вот именно — в самом, что ни на есть средневековом дворце. А по моим книжным представлениям, недоверчивость как-то противоречит этическим принципам рыцарства. Или нет?

— Или да. И все-таки, что понадобилось от тебя этому старому лису Алэлу?

— Да ничего. Он просто предложил свою помощь. Магическую притом. Понимаешь, будет очень жаль, если вдруг наша Ракушка (хотя она больше похожа на завалявшуюся сплющенную смокву) переключится на какое-нибудь другое изображение. А самоцветный глобус, как я понимаю, навсегда исчезнет из ее памяти, замещенный новой картинкой.

— И что же предлагает Алэл?

— Он собирается эту самоцветную шкатулку воспроизвести в натуральную величину, но без подпорок — и с твоего позволения, естественно. Чтобы потом детишки любовались. Призовет на помощь духов земли, благо это одна из повинующихся ему стихий, они обеспечат его любыми минералами, и даже в надлежащей огранке — куда там музею Горного института! Ну, ты как, дозволяешь?

— Если это для детишек, то ты мог бы и не спрашивать.

— Ну, вот мы обо всем и договорились. Мне можно начинать сердиться?..

Но ни до вечера, ни даже до обеда побыть вдвоем не удалось — приполз свянич, принялся щекотать за пятки. Понятно, побудка по-игуански. Как выяснилось, неугомонная Паянна с утра пораньше успела слетать с Эрмом на материк, оглядела окрестности Асмурова замка. Вернулась с рулоном плотной бумаги и парой широких гладких досок.

Сейчас она, нетерпеливо прохаживаясь взад и вперед, ожидала появления владетельной четы в шатровом покое, уже порядком присыпанном пылью Равнины Паладинов.

— Ты вот что, княжна, — безапелляционно обратилась она к Сэнни, все еще сонно протиравшей глаза. — В тоём образе, как твоя домина стоит там, на шири равнинной, здесь его возводить не моги. Несуразность получится.

— Послушай, Паяннушка, я об этом как-то еще не думала, — позевывая, проговорила принцесса. — Мы пока только место выбираем…

— Ужо выбрали, дак с какой радости канителить-то? Токмо над откосом таку махину громоздить негоже, неровен час али земля дрогнет, али ураган надыбится. Да и что проку в море, ежели оно незнамо где внизу плещется? И ребятня туда скувырнуться может. Не, на мой погляд, берег надоть уступами срезать, а на кажном — по единому… как это у вас… етажу во фрунт развернуть, навроде башни пятилученской. С нижнего на верхний лесенки резные перекинуть, на это у вас шустрики-работнички безответные дюже умельственны. В такую ширь дворец раскинем, что королек тутошний зайдется от зависти!

— Слушай, уважаемая, уймись, ладно? — поморщился командор, которому с основательного недосыпа зычный бас воеводши прямо-таки обухом бил по голове. — Если тебя обуревают архитектурные фантазии, пожалуйста, набросай все это на бумаге и представь на подпись. Желательно в трех экземплярах.

— Ты, князь, когда наследничков накуешь в трех ыкзымплярах, тогда и мне указывать будешь, как хоромы городить, — срезала его Паянна. — А ты, княжна, вели мне где-нибудь на бережочку место разровнять и мелким песочком засыпать. Ежели у твово господина к таким затеям душа не прикипает, то я для тебя одной на песке свои задумки представлять буду; что тебе по нраву придется, я на твердый холст перенесу, на то я его цельный свиток приволочила.