Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

— Каменьями драгоценными. Он из них одну диковину строить собрался.

Ой, манера говорить старой воеводихи похоже, оказалась заразной.

— Блажит дед, одно слово — фигура венчанная. Ан ведь имеет право. — Паянна пожевала губами, поднялась с камня, подбирая края юбки. — Однако ж выходит — не беден… Ну, у меня туточки делов невпроворот, княжна, а то наша мелюзга до синюшных задов докупается, пока мы с тобой языки-то чешем.

«Мелюзга» действительно уже бултыхалась в воде, время от времени выставляя разномастные попки. Паянна, переваливавшаяся с камня на камень с изяществом и энергией моржихи, вдруг резко остановилась, так что Сэнни, следовавшая за нею, вынуждена была по-воробьиному перескочить на ступеньку выше.

— С твоих слов выходит, что ежели королек тутошний в землице шарить надумал, то ему при том над людишками простым кудесить невмоготу? — глухо прозвучал низкий голос воеводихи.

Мона Сэниа, уже переключившая свое внимание на шалости Ю-ю и его подружки, не сразу поняла, к чему прикованы неотвязные мысли ее спутницы.

— Ты про Алэла? Да, пять стихий ему, как он утверждает, подвластны, но… не одновременно. Насколько я поняла, каждый день с утра он, сообразно со своими монаршими планами, получает власть над одной из стихий. Молится он там, жертвы приносит или просто свяничам брюшко чешет — не спрашивала. Но если он посвятил свой день огню, то в море он уже беззащитен, как простой смертный; если надумал самоцветы из недр земных добывать — души людские от него укрыты.

— А-а… то не волшба, а срамота одна, — с демонстративным равнодушием протянула Паянна и, утеревшись рукавом, продолжила свои опекунские хлопоты.

От моря тянуло гнилыми водорослями и нелетним беспокойным холодком. Ау, неслышимый мой, к чему бы это?..

Как всегда на собственной планете, внутренний голос ответить не соизволил.

Паянна, достигшая, наконец, цели, не снимая сапог, забрела в мелкую воду и молниеносным движением выудила из пены морской взвизгнувшую от неожиданности Фирюзу — так цапля безошибочно выхватывает из водорослей серебряную рыбешку. Ю-ю, однако, увернулся. Ненадолго, правда.

— А ты, княжна, ступай по своим делам, — укладывая детишек на мелкую гальку, распорядилась воеводиха. — Тебе, я чаю, токмо ввечеру купаться любо. А взамен косолапика мово пришли.

«Косолапиком» она величала неповоротливого (везде, кроме поля боя) Пыметсу, чаще других выбирая его себе в собеседники — наверное, потому, что он один слушал ее байки, раскрыв рот и, как казалось со стороны, не без плохо скрываемого ужаса. Ну, скудный умишком, что с него возьмешь.

— Как скажешь, нянюшка.

Вот уж чего она никак не ожидала, так это того, что ворчливая воеводиха растрогается чуть не до слез:

— Ах ты, девонька моя горемышная! Даром что дщеря королевина, а все едино без родной матери-то — сиротинка необласканная. Чай, мамку-кормилиху свою вспомнила? Ладно уж, слетаю ввечеру к чародею твому, скопидому загребущему, погляжу…

— Что, что? Скопидому? Ты это про Алэла? — Принцесса от изумления чуть было не утратила дар речи.

— А то нет! Ты, княжна, по рождению высокому — королевна, а он тебе землицы выделил с гулькин нос. Островок задрипанный — обсмеешься… Нет, чтобы полцарства отделить!

— Да зачем мне его полцарства?

— Енто как же — зачем? Перекинули бы мосты горбатые с острова на остров, уложили б по ним дороженьку гладкобитую, чтобы всех их в одно кольцо единила, и гуляли б мы по раздольному пути тому беспрепятственно да весело…

— Просто так, для удовольствия? — не могла понять ее принцесса.

— И еще для каковского! Всю б дорогу дворцами-теремами обстроили, побогаче пятилученских…

— А ты разве в Пятилучье побывала?

— Так рассказывали ссыльные, когда им карачун приходил.

— Хорошо, Паянна, я подумаю.

Вот, оказывается, о чем мечтала старая воеводиха, задумчиво глядя в ослепительно голубое, как бывает только ранним летом, джасперянское небо. Над бесконечными унылыми дорогами Тихри оно как-то ниже, тусклее; под тем небом люди бредут, думая лишь о ночлеге под убогой своей повозкой, но их грёзы не принимают очертаний сказочных замков.

А вот старая воеводиха, как выяснилось, оказалась исключением. И рушить одним словом такие мечты было просто кощунством.

— Я подумаю, нянюшка, обещаю тебе.

Но в следующий миг, очутившись на бирюзовом лугу, она думала уже совсем о другом: а долго ли до вечера?..

«Торопливость женщину не украшает» — кажется, эту сентенцию она слышала еще на Равнине Паладинов, от одной из придворных дам, которым было доверено ее воспитание. Хотя «слышала» — не то слово. Все подобные нотации она добросовестно пропускала мимо ушей, старательно отбирая только те, которые относились к турнирам, кодексу рыцарской чести и оружию.

Тем не менее, наставление припомнилось нынче же вечером, и не где-нибудь, а на весьма удаленном от Равнины Паладинов взгорье Невесты. И весьма кстати. Мрачная стена, явно страдающая приступами камнепада, была еще по-ночному черным-черна (как Паяннина юбка), и щербатые ниши, в которых можно было укрыться от каменных брызг, приходилось отыскивать на ощупь. Правильно ли она запомнила? Влево. Все время влево. Несколько ночей назад, в подземном коридоре, ей тоже было велено: ни в коем случае не поворачивать направо. Похоже, они с Гороном двигались не по прямой и даже не зигзагом, а по плавной, на первый взгляд и неугадываемой дуге. Если бы она действительно проводила здесь целые сутки, она могла бы запомнить ориентиры чужого ночного неба. Но сейчас в толчее нехотя угасающих звезд ей не удалось отыскать даже знакомое Веретено.

Что ж, тогда остается только поскорее добраться до вторых ворот, ведущих в долину вяльев; ведь не исключено, что Горон уже там.

Нет, торопиться все-таки не следовало — его и там не оказалось, да и ворота представляли собой всего лишь два черных, неаккуратно обтесанных монолита, каким-то образом втиснутые в треугольный пролом сероватой стены, оказавшейся в этом месте на удивление тонкой. Мона Сэниа только пожала плечами: склонность примитивных цивилизаций к манипулированию такими тяжеловесными глыбами (неоднократно упоминаемая в Звездных Анналах) неизменно приводила ее в недоумение. А Горон по всей вероятности все-таки опередил ее и сейчас разыскивает свою напросившуюся на его шею попутчицу там, в долине, куда вчера она второпях даже не удосужилась заглянуть, ограничившись в своей разведке только этой стеной. Кляня себя за непредусмотрительность, она вспрыгнула на шероховатый камень, служащий естественным порогом, и от неожиданности едва не потеряла равновесия: такого она здесь еще не видела.

Естественная базальтовая лестница широкими уступами спускалась вниз; от нижней ступени, точно трилистник кормового бесцветника, расходились овальные рощицы, слишком уж одинаковые по форме, что наводило на мысль о их рукотворном происхождении. Крайняя справа и была, похоже, местом поселения вяльев — об этом говорила темно-зеленая бугорчатая пелена, укрывающая от дневного зноя людской муравейник; тусклый фосфорический свет нижней листвы проступал сквозь медлительное, точно неживое шевеление верхних защитных листьев. Здесь все было обычно.