Иван Беляев - Галобионты

– Я бы утопистом, – мрачно заявил Степанов, – разумеется, это невозможно. Галобионты – плоть от плоти людей, а ни один человек на земле не дошел до такого уровня.

– В том числе и вы, дорогой Антон Николаевич, – сказал полковник, – несмотря на весь ваш ум и интеллект, вы часто ведете себя, как дитя.

– Только не надо терзать меня, полковник, – устало проговорил Степанов, – я и так уже достаточно наказан.

– Я не терзаю вас, Антон Николаевич, я лишь констатирую факт. Ваше эмоциональное развитие не соответствует интеллектуальному, – это печально.

– Точнее было бы сказать «не соответствовало», – поправил Степанов, – я получил хороший урок на всю оставшуюся жизнь.

– Что вы намерены предпринять относительно женщины?

– То, чего я не сделал с Гераклом и Алексом. Я подвергну ее установке психопрограммы.

– Антон Николаевич, у нас есть немного времени, я хотел бы обстоятельно поговорить с вами о последних событиях. Вы видите, я не пытаюсь давить на вас, угрожать и применять какие бы то ни было меры воздействия. Все хорошо, что хорошо кончается. Нам удалось вырвать Геракла, уничтожить доказательства существования галобионтов. Следовательно, теперь мы можем быть спокойны, – Дзержинец сделал паузу и добавил: – насколько вообще можно быть спокойными в наше время. Как давно вы адвентировали галобионтов пятой серии?

– В тот самый день, когда было совершено нападение на Базу, – прямо ответил Степанов, он был так морально сломлен, что не мог лгать. Больше того, исповедальный характер беседы приносил Антону Николаевичу огромное облегчение. Он словно перекладывал всю тяжесть наболевшего на сильные плечи полковника, предоставляя тому решать, как быть дальше.

Речь Степанова, сначала сбивчивая и путаная, благодаря наводящим вопросам и коротким замечаниям Дзержинца, мало-помалу полилась плавным непрерывным потоком. Полковник слушал профессора с глубоким вниманием – для него эта исповедь Степанова тоже была своего рода уроком. Оказалось, что он, никогда не сомневавшийся в своей проницательности и умении разбираться в людях, допустил немало промахов в отношении профессора. Дзержинец не предполагал, что за обликом выдающегося ученого, наделенного Божьей искрой, и на первый взгляд целиком погруженного в свои исследования, может скрываться ранимая душа. То, что мнилось полковнику проявлениями естественного для талантливого ученого честолюбия и желания утереть нос не оценившим его по достоинству коллегам, на поверку оказалось сплетением гораздо более сложных мотивов.

– Как же вам удалось добыть клетки вашей бывшей жены и, особенно, вашего друга, который, если не ошибаюсь, погиб где-то в Гималаях? – поинтересовался полковник, когда Антон Николаевич умолк, погруженный в свои горькие воспоминания.

– Что касается Саши Александрова, то здесь было очень просто. Я ведь уже тогда занимался исследованиями в области молекулярной биологии и генной инженерии. Однажды, когда Сашка был еще жив, у нас с ним завязался разговор о моей работе. И он полушутя-полувсерьеэ предложил мне себя для моих экспериментов. Помнится, он сказал что-то в таком роде: дескать, при его образе жизни неизвестно, доживет ли он до женитьбы и до появления детей, а так, хотя бы будет надежда, что он не совсем, как он выразился, «закончится». Я почему-то сразу ухватился за эту идею. Не знаю, – задумчиво говорил Антон Николаевич, – может быть меня уже тогда хотелось создать своего Сашку Александрова. Он ведь был, по существу, единственным человеком, который вызывал во мне симпатию и уважение.

Степанов помолчал, вспоминая далекие годы своей молодости. Дзержинец снова задал профессору наводящий вопрос:

– И что же, вы уговорили его завещать свое тело науке?

– Собственно, и уговаривать особенно не пришлось. Мы быстро оформили все документы. И больше не возвращались к этой теме. – Степанов снова помолчал немного, потом добавил с печальной и растерянной усмешкой, – самое забавное, полковник, что я начисто позабыл об этом договоре. Прошло несколько лет и я ни разу не вспомнил о Сашкином завещании, но как только пришло страшное известие о его гибели, я тут же ухватился за эту возможность. Благо, все документы были в сохранности.

Дзержинец вновь испытал удивление: у него ни разу не возникло ни единого подозрения по поводу того, что Степанов может иметь при себе подобную «память» об умершем друге.

– А как было с женщиной? – поинтересовался полковник. – Я видел фотографию вашей бывшей супруги всего один раз, но при первом взгляде на женщину в барокамере, понял, что это полная ее копия. Неужели вы запаслись и ее клетками?

Степанова несколько покоробило это дилетантское выражение. Будь он в другом расположении духа, оно немало позабавило бы его. Но, как и всегда, любое упоминание о Любаше, вызвало в душе Антона Николаевича острую боль.

– Что касается моей бывшей жены, – глухо заговорил Степанов, – тот в этом целиком заслуга Тихомирова. Я послал его к родителям Любаши. Не знаю уж, какими средствами, но ему удалось стащить из их дома ее косу, которая хранилась там, как я знал, еще с тех времен, когда она училась в школе. Я опасался, что материал окажется не совсем подходящим, но все прошло прекрасно. Как вы справедливо заметили, галобионтрисса оказалась практически полной копией моей Любаши. Во всяком случае, внешне. Впрочем, – прибавил Степанов с сардонической ухмылкой, – судя по тем сведениям, которые я получил от Геракла, ее внутренние качества также очень близки к оригиналу.

– То есть?

– По словам Геракла, – объяснил Антон Николаевич, – между ними на острове завязалось нечто вроде романа.

Представляете? – физиономия профессора перекосилась от злобы. – Как это романтично! – хохотнул он. – Прямо сюжет для мыльной оперы: пара юных и прекрасных галобионтов, волею судьбы заброшенных на необитаемый остров и счастливо соединившаяся под тропическом небом, жестоко разлучена бесчеловечным злым гением – их создателем.

– Не надо так, Антон Николаевич, – неожиданно мягко проговорил Дзержинец, – все уладится. Не хочу делать вам еще больнее, но если бы вы предупредили меня о своих намерениях, я бы приложил все старания к тому, чтобы поддержать их. Эта идея – я имею в виду соединение разнополых галобионтов – сама по себе весьма привлекательна и интересна. К тому же, я хорошо понимаю, что для вас значит эта женщина.

Видя, что от этих слов профессор совсем понурился, полковник добавил:

– Все наладится, Антон Николаевич, верьте мне и возьмите себя в руки. Ситуация складывается очень благоприятно для нас с вами.

– Хотелось бы, чтобы это было правдой, – угасшим голосом проговорил Степанов.