Юрий НИКИТИН - ДАЛЕКИЙ СВЕТЛЫЙ ТЕРЕМ (СБОРНИК)

Я поздоровался, мы обменялись улыбками: меня соседи любили, ко мне все соседи относятся хорошо, своих же, слава богу, нет. Я пнул дверь Володиной комнаты.

Конечно же, он сидел спиной ко мне в глубине комнаты за пишущей машинкой. Я бы так не смог, мне нужно обязательно как собаке в конуре: лицом к дверям, а вот он мог, он умел, и ничего на свете нет, если перед ним чистый лист бумаги.

Он не оглядывался. Спина прямая, как у фараона на троне, волосы - словно грязная пакля, воротник рубашки потемнел и скоро заблестит. Пальцы не на клавишах: руки лежат по обе стороны машинки, кулаки сжаты. Капитан спортивной команды, а не молодой писатель, зато меня соседи сразу признали писателем: я сплошная одухотворенность, одна борода да очки чего стоят, да и весь я почему-то уродился настолько интеллигентом, что перед современными женщинами - а они с каждым годом все рассовременнее - бывает неловко.

Володя последние дни каторжанил себя, как он часто говорил. Мы познакомились еще пять лет тому, и я вскоре признал его первенство, что в мире начинающих литераторов немыслимо: здесь каждый - гений, остальные же - дураки набитые. Он превосходил меня одержимостью, это я признал с готовностью. Мы всегда охотнее всего признаемся в лени, ибо, по нашему мнению, только она не дает развернуться нашим удивительным способностям. И потому Володя добьется своего раньше меня: я могу только на взлете, а он шаг за шагом, последние метры проползет, цепляясь окровавленными пальцами, - но на вершине окажется впереди всех.

Я походил по комнате, решил, что подобное самоуглубление, когда пришел друг, - слишком даже для современного писателя.

– Сделай перерыв, - сказал я громко, - к тебе друг пришел, да еще какой друг, а ты на чашку кофе не раскошелишься!

– А, да-да, - ответил он, не отрывая застывшего взгляда от бумаги, словно гипнотизировал ее, а может, сам был ею загипнотизирован, - сам кофе свари, а? А то голова не варит.

– Эксплуататор, - ответил я, но руки мои уже привычно отыскали на подоконнике среди бумаг и посуды кофеварку. - А если бы я не зашел?

– Ты же друг? Да еще какой друг!

– Ладно, ладно… Только не с того конца берешься… Влупил чашечку - голова просветлела, две одолел - рассказ настрочил, а если три - то и роман?

Соседи уже разбрелись, я хозяйничал на кухне свободно, хотя с чужими соседями отношения, как я уже говорил, всегда распрекрасные, а вот у Володи здесь натянуто, что и хорошо для творческого стимула: писатель должен голодать и жить в коммуналке, а у меня, на беду, изолированная, двадцать метров, паркет, кирпичные стены, две лоджии, кухня - десять мэ, потолки - три восемьдесят, да в довершение несчастья еще и на Баррикадной.

Когда я вернулся, он нависал в той же позе над машинкой, но аромат горячего кофе действует на современного интеля, как на кота валерьянка: Володя беспокойно задвигался, вернулся в наш грешный мир и, вставая, потянулся с таким остервенением, словно тужился перерваться пополам, как амеба при делении. В нем захрустело, затрещало, даже чмокнуло, словно суставы выскочили из сочленений, как поршни из цилиндров. Из глотки вырвался звериный вопль облегчения, коему и динозавр бы позавидовал.

– Много? - спросил я, кивнув на машинку.

– Ни страницы, - ответил он. - И ни строчки.

Я потягивал кофе не спеша, поглядывая на товарища внимательно, а он отхлебывал жадно, губы его были в пластинках, как бывает, когда после дождя внезапно ударит засуха, и почва лопается на квадратики, края их загибаются, и пейзаж становится не то марсианским, не то еще каким, но не нашенским.

Мы примостились на краешке стола, поставив чашки на черновики рядом с «Эрикой». Машинка вообще главное существо в комнате, и сам Володя ею отбояривался, когда его приглашали девахи: дескать, жена ждет - некапризная, безотказная, но ревнивая…

– Вернули? - спросил я тихо.

– Да, - ответил он мрачно. - Редактор… что за скотина! Имбецил проклятый. Все раздраконил и вернул.

– Мне тоже, - посочувствовал я мужественно, хотя никто из нас не любил признаваться в неудачах. - Что думаешь делать?

Он смотрел в чашку. Другая рука трогала машинку, пальцы бесцельно нажимали и отпускали верхний регистр.

– Надо отыскать способ, - сказал он наконец. Глаза у него были совсем загнанные. - Сколько толочь воду в ступе? Пишем и посылаем, а они читают и возвращают… И так сколько лет! А ведь есть же слова, чтобы приковать внимание, не дать оторваться… Только бы найти эти слова!

– Допивай, - сказал я, - а я еще сварю. Мог бы кофеварку и побольше купить.

– Я найду способ, - сказал он с твердостью прижатого к стене.

– Как писать хорошо?

– Так, чтобы приняли.

Он ответил правильно, это я и спрашивал. Мы, конечно же, пишем замечательно, но прежде чем наши труды осчастливят массы, нужно преодолеть треклятый редакторский барьер, а те кретины рубят нас неизменно. Рубят по тупоумию: нельзя требовать, чтобы редактор был квалифицированным да еще и умным, рубят из элементарной зависти - все редакторы пишут, рубят из-за необходимости пропихивать родственников и друзей… Увы, от понимания ситуации легче не становится. Кого-то печатают, а нас нет.

– Как писать так, чтобы приняли? - повторил я медленно, пробуя слова на вкус. - Если ты это сделаешь…

– У меня нет другого выхода. Переквалифицироваться поздно, да и не смогу. Эту заразу уже не брошу, мы с тобой литературные наркоманы.

– Да.

Он выцедил остатки кофе, с сожалением повертел в пальцах чашку, вылавливая последние капли.

– Говорят, - сказал он саркастически, - учитесь на классике… Взял я тут книгу одного современного классика!

Он сунул мне увесистый том в дорогом переплете. Я раскрыл посредине, он тут же повел пальцем:

– Вот слабо… Или вот… А посмотри на эти строчки: «Он кивнул своей головой в знак согласия». Каково?

– Пожалуй, - сказал я осторожно, - «в знак согласия» лишнее, раз уж кивнул… И «своей» нужно бы вычеркнуть, - продолжил я. - Чужой не кивнешь.

– И саму «голову» тоже убрать, - победно закончил он. - Ибо чем еще можно кивнуть? «Он кивнул» - и все. Нет, я такую чепуху не читаю. Достаточно встретить в романе одну такую фразу, чтобы сразу книгу выбрасывать к такой матери! Или не покупать, если успел заметить еще на прилавке.

– Может быть, там мысли умные…

– Самые умные мысли в мутном косноязычии не воспримутся. Нужна яркая форма! Достаточно первого абзаца, чтобы понять, читать дальше или бросить.

– Но ты взгляни, какая солидная книга! И тираж огромнейший. Не может быть, чтобы…

Он отмахнулся. В нашем издательском мире все может быть.

– Я уверен, - сказал он угрюмо, - что лучшие произведения - заклинания, заговоры. Гениальные поэты или прозаики из народа - их называли колдунами - умели так подбирать слова, что подчиняли людей своей воле. Мы должны учиться мастерству у колдунов!