Юрий НИКИТИН - ДАЛЕКИЙ СВЕТЛЫЙ ТЕРЕМ (СБОРНИК)

– Люди были повосприимчивей, - пробурчал я. - Раньше послушают бродячего оратора и бегут туда, куда укажет. Теперь же каждый подумает: «А оно мне надо?»

– Отчасти верно, - неожиданно согласился он. - Потому нам труднее. Потому надо рывком…

Он отрешенно замолчал, а я с кофейником отправился на кухню. С детства помню стихотворение Киплинга, в котором король великодушно решил возвести в рыцарский сан менестреля. Оказать ему великую честь… Тот, оскорбившись, схватил свою гитару, или что там у него был за инструмент, ударил по струнам и запел. Короля бросило в жар, он услышал ржанье коней, лязг оружия, рев боевых труб, кулаки его сжимались, и сердце колотилось. Но менестрель изменил песню, и король вознесся ввысь, душу обдало небесным светом, ангелы приняли в объятия, и короля наполнило восторгом… Но менестрель снова сменил мелодию, и король рухнул в пучину ужаса, кровь ушла из сердца, смертная тоска сжала грудь… А менестрель, оборвав песню, сказал что-то вроде: «Я вознес тебя к престолу, я бросил в пучину огня, надвое душу твою разорвал, а ты - рыцарем вздумал сделать меня!» Дескать, мощь поэта куда выше как мощи рыцаря, так и всех королей, вместе взятых.

Я исправно следил за коричневой поверхностью в кофейнике, там уже начинало подниматься, и тут, как это часто у меня бывает, мои глаза что-то увело в сторону, я начал прикидывать, что сделал бы, если бы выиграл сто тысяч или стал бы властелином Галактики. На плите зашипело, в ноздри ударила волна одуряюще-прекрасного запаха, и я увидел серо-коричневую крупнопузыристую шляпку пены, что поднимается и поднимается из недр кофейника, сползает по его горячим стенкам, мгновенно высыхая и превращаясь в плоские ленты, сползает прямо в жадно вспыхнувшее непривычно красным огнем, дотоле мертвенно-синее, пламя горелки…

Я тщательно выскоблил плиту - у коммунальных жильцов на этот счет правила жесткие, - вытер кофейник, убирая следы ротозейства, Володя не поймет, что перекипело, ему лишь бы кофе покрепче; и, переступая порог, я заговорил:

– Киплинговский менестрель даже с королем не хотел меняться своей профессией.

– Правда? - оживился он.

– Мне не веришь, верь Киплингу!

– Гм, все-таки нобелевский лауреат. Правда, на деньги от продажи динамита.

– Но подметил верно?

– Еще как. Нам нужно достичь мастерства киплинговского менестреля! Как минимум.

На другой день я позвонил ему по телефону.

– Привет, - откликнулся он. - Занимаюсь исследованием. Подбираю способы художественного воздействия на читателя!

– Ну и что нашел?

– Каждый пишет как бог на душу положит. А я вроде бы вторгаюсь со скальпелем, с алгеброй в гармонию… Словом, пока сформулировал для себя первое правило: память отбирает только эмоциональное. Понял? Что запало из мириад написанных книг? В «Илиаде» почти все гибнут в десятилетней войне, в «Одиссее» герой еще десять лет после той войны добирается домой. Товарищи гибнут по дороге, а Одиссей, голый и босый, полумертвым выползает на родной берег и обнаруживает, что в его доме уже пируют вооруженные наглецы, преследуют его жену и сына… Погибли Ромео с Джульеттой, Отелло задушил Дездемону, король Лир свихнулся, Гамлет умер среди трупов… Вот как надо писать!

– Да, - согласился я. - Кто-то из великих сказал, что мы не врачи, мы - боль. Писателя без боли нет.

– Э-э, одно дело знать, другое - уметь навязать другим… Ладно, ты позванивай, а я продолжу… поиски заклятий. Скажем так!

Он бросил трубку, и я не тревожил его еще пару недель. Сам тоже не садился за работу. Наконец я набрал номер его телефона: у него было занято, минуло еще не меньше недели, и он позвонил мне сам. Из трубки донесся такой яростный голос, словно Володя на том конце провода грыз зубами трубку:

– Форма! Вот ключ!.. Умных мыслей много, но кто воспримет, если форма нечеткая? В идеале для каждой мысли должна быть одна-единственная форма. Сколько мыслей, столько изволь испечь и форм. Понял?.. Для каждого вина - свою бутылку! Демосфен однажды в юности попытался произнести речь, но люди, послушав его, над ним посмеялись и разошлись… Он с горя пошел топиться. Его друг актер остановил его и на берегу моря произнес все то, что говорил Демосфен, только облек его мысли в другие слова… Демосфен восхитился: его же мысль в иной словесной форме разила без промаха!

Мне нечего было возразить, но только для того, чтобы поддержать разговор, я сказал:

– Пушкин назвал пьесу «Моцарт и Сальери» трагедией… Сальери у него злодей. А злодею как не злодействовать? Но если бы не Сальери убил Моцарта, а Моцарт вынужден был убить - вот это была бы трагедия!

Володя так был занят своими мыслями, что даже не вникал в мои слова - он горячо говорил о своем:

– Учим в школе, учим в институте, что в грамматике три времени: прошедшее, настоящее, будущее, а я одних прошедших насчитал шесть, и всего у меня получилось больше сорока времен, да и это еще не все! Вот еще некоторые резервы выразительности! Прошедшее несовершенного вида - махнуть; совершенного - махать; непроизвольное - возьми и махни; произвольное - мах рукой, давно прошедшее - махивал, начинательное - ну махать… Верно?

– Верно, - согласился я. - Ну и что из того?

– Как что? Времена могут быть разные: длительное повторяющееся, давно прошедшее - хаживал, куривал, пивал, любливал, время бывает непроизвольным энергичным - приди, оно может быть прошедшим императивным - приходил, или прошедшим результативным - пришел. Вот где полная палитра, дружище! Я сажусь за стол! - кричал он в трубку. - Вот теперь у меня получится так, как у колдуна или волшебников!

Утром я поехал к нему. Володя встретил меня усталый; лицом почернел, нос заострился, глаза ссохлись и провалились в глубь пещер под надбровными дугами. В его комнате стоял тяжелый запах, словно бригада дюжих грузчиков три-четыре денька разгружала вагоны. Я открыл окна, приготовил кофе - на этот раз удачно.

Я ждал, когда он расскажет о своих творческих поисках, наконец Володя заговорил:

– Любая правильность читателя угнетает. Верно? Если умело зацепить, то на чувствах читателей можно играть, как на скрипке! И я скоро напишу! Ух, напишу! Это будет…

На меня дохнуло жаром. Володька был сухой и черный, словно прокалился и даже прокоптился в огне.

Я раскрыл было рот, чтобы узнать, какое произведение он пишет, но он опередил меня.

– Не роман, - сказал он медленно, - не повесть… Мне кажется, я отыскал абсолютную форму, но испробую ее сперва иначе…

– Напишешь заявление на квартиру? - попытался я блеснуть остроумием. - На дачный кооператив? Попросишь путевку в Монте-Карло?

Он посмотрел холодно, поморщился:

– Я мог бы и это. Поверь, получил бы. Но это - потом. Мы - литераторы и должны думать о своих литвещах в первую очередь. Я создам свой сверхроман, но сперва уберу этого подонка…