Вячеслав Хватов - Ядерная осень

— Сейчас начнут, — прохрипел сверху Илья.

Стрелки выстроились в шеренгу, каждый — напротив своей мишени. Бородач подходил к ним по очереди, что-то объяснял, поправлял, показывал как стоять, как целиться.

Наконец инструктаж был закончен. Стреляли по очереди. Первым был довольно хлипкий мужичок, в шапке-ушанке и телогрейке, которая была ему велика, и он постоянно подтягивал рукава к локтям. Автомат в его руках ходил ходуном.

Та-та-та — и пылевой фонтанчик у ног 'живой мишени' быстро сдуло ветром.

— Едрит твою. Свинец. Что я тебе говорил? — подскочивший к неумехе Бородач, зло щелкнул переводчиком огня на его автомате — Одиночными, дубина, одиночными. И не целься по полтора часа. Выдохнул, прицелился и жми. Давай еще.

Во второй раз у Свинца получилось лучше.

Полная женщина, распятая на столбе, крутанувшись почти на триста шестьдесят градусов, истошно завыла. Пуля ей попала куда-то в бедро.

— Ядрена-матрена, — снова завопил своим фальцетом Бородач — кто так привязывает? Гнилой, ты чтоль? Еще раз так привяжешь — самого к столбу поставлю, — он привязал начинающую оседать, женщину еще в нескольких местах — поехали.

С третьего раза Свинец попал в голову. Остальные стреляли лучше, и через двадцать минут все было кончено. Как только первым же выстрелом (из Егоровского кстати 'Бенелли'), цыганистого типа парень, попал в живот последнему из привязанных к столбам, Илья неожиданно прытко соскочил с нар и рванул к выходу.

— Ну вот, теперь и наш черед. Пора.

За ним выскочило еще несколько человек. Трое, в месте с Ильей побежали прямиком к столбам, а еще трое, скрылись за углом. Буквально через минуту они вернулись оттуда с лопатами. Перерезавший к этому времени веревки Бородач, вместе с теми кто их привязывал, покуривая, наблюдали за тем, как 'похоронная команда' носит трупы, к расположенному неподалеку овражку.

— Быстрее, быстрее. Щас я вас рядом с ними положу. Лодыри.

До вечера, в бараке стояла мертвая тишина. Егору казалось, что все это происходит не с ним. Или с ним, но в каком-то кошмарном сне. Вот сейчас он ущипнет себя…

— Вставай, — его чем-то с силой ударили в бок — ишь разлегся как на пляжу.

Он и вправду заснул. Не выспавшиеся, злые, с похмелья охранники, пинками загоняли в барак свежую партию 'живых мишеней'.

Светлело. Егор приник к щели в дощатой стене. Он не собирался, как скотина, идти на бойню. Для себя он уже решил — если не успеет сбежать, и его поведут, как вчерашних, в тир — просто так он им не дастся. Он сжал в кармане гвоздь, вырванный из гнилой доски, под нарами.

— Чего уставился? Топай, — лысый, похожий на скинхеда, подросток нетерпеливо барабанил пальцами по прикладу, висевшего у него за спиной, дробовика.

Егор попал во вторую, на сегодня, партию 'живых мишеней'.

Во рту пересохло, ноги предательски дрожали и обильно выступивший на лбу пот, заливал глаза. Нащупав в кармане гвоздь, он замахнулся и ударил 'скинхеда' в шею. Удар получился слабым — еще бы, он не ел уже двое суток. Да и побои сил не придавали. Лысый завизжал, а Егор, тем временем, рванулся к углу барака, надеясь успеть добежать до леса, прежде, чем его подстрелят. Но, откуда ни возьмись, перед ним вырос вчерашний здоровяк.

Хрясь. И правая рука, сжимающая гвоздь, повисла плетью. Следующим ударом приклада, ему наверняка бы раскроили голову, но подбежавший 'скинхед', держась за шею, проверещал — Нет. Он мой. Я завтра его. Сам.

Его швырнули на пол и расплывающуюся от боли картинку дощатой стены барака, кто-то выключил носком кирзового сапога.

На этот раз все обставили с помпой. На импровизированную 'гостевую трибуну', состоящую из опрокинутого рефрежиратора и нескольких бетонных плит, собралось все местное население, свободное от хозяйственных и полевых работ. В программу культ-массового мероприятия, помимо обычных стрельб из легкого стрелкового оружия, были включены: стрельба из пулемета, метание гранат, а по случаю 'гвоздя' программы — стрельбы из РПГ, были подогнаны два ПАЗика и 'буханка', с проломленной чем-то крышей.

Егор угодил прямо в первую же партию, согнанных со всей округи узников, призванных потешить публику на этом сафари. Вокруг всебыло отмечено флажками, массовик-затейник с переделанной в рупор, жестяной лейкой, бойко объянал народу — что, когда и где будет происходить. Предполагалось устроить соревнование между двумя командами. Военно-спортивный праздник, да и только.

— Пшел, пшел, — его пинками прогнали мимо команды 'Волков', где стоял, ухмыляясь, тот самый лысый 'скинхед'.

Странно все-таки устроена жизнь. Еще три дня назад он был готов, выстрелом из 'Бенелли', снести себе пол черепа, освободившись от бессмысленного, как ему казалось, существования в этом изуродованном мире. Теперь ему готовы помочь это сделать. Ан нет. Трясутся поджилки, екает сердечко. И вот он — не удавшийся самоубийца, с тоской ощупывает взглядом спасительную опушку леса.

Повернув голову, Егор уставился на, пританцовывающего от нетерпения, 'скинхеда'. Тот высунув язык, заряжал старенький дробовик — лохматого года выпуска.

Считается, что перед смертью человек успевает вспомнить всю свою жизнь. Якобы перед ним проносятся все события — детство, отрочество, юность…

— Ха. Ни хрена подобного.

Только он успел подумать: — 'что за идиотский, бабский, белый свитер напялил на себя этот лысый урод', как, заглушая, выплюнутое из рупора-лейки 'пли', грохнул залп и что-то обжигающе горячее, ударив Егора в грудь, лишило его возможности наблюдать за происходившими в дальнейшем событиями. А произошло много чего интересного.

Например, с той самой опушки, куда только что смотрел Егор, прилетела первая мина. Шлепнувшись между 'живыми мишенями' и стрелками, она не причинила вреда ни тем, ни другим. Зато вторая, угодив прямо в VIP-ложу — бортовой КАМАЗ без кабины, сразу лишил банду Глухого всего руководства. И тут же, и коробка рефрежиратора, и все кто на ней был, были разорваны в клочья из ЗУшки, установленной на мчащемся по полю, 'Урале'. Предоставленные самим себе участники сорванного праздника, метались по пашне. А вокруг носились натуральные тачанки, поливая из пулеметов и 'расстрельную команду' и ее жертвы и праздную публику. И отличались эти тачанки от своих прародительниц времен гражданской войны прошлого века, только тем, что вместо 'Максимов', на них были установлены 'Корды', 'Утесы' и 'Курганы'.

Все было кончено в течении каких-нибудь пятнадцати минут. Тех, кто посмел оказать сопротивление и не лежал на поле — либо нафаршированный свинцом, либо частями, жестоко добивали. Остальных (а их не набралось и полтора десятка) буквально швырнули на три подводы и вся эта 'первая конная' исчезла так же стремительно, как и появилась.