Александр Зорич - Время — московское!

— Да как вы можете это говорить? Как вам не стыдно? — наконец выговорила Таня, размазывая слезы по щекам.

— Не вижу в этом ничего стыдного. Просто выходите за меня замуж — и все.

— Да что вы заладили, Саша!

— Я заладил, потому что я так думаю.

— Какой же вы... какой же вы... бессовестный!

— Почему?

— А как же ваша... невеста?! — наконец выпалила Таня. — Ведь она ждет вас! Наверное, все глаза уже выплакала!

— Кто? Кто-кто меня ждет? — переспросил я, поскольку ушам своим не поверил.

«Откуда только она знает про Иссу?»

— Она! Ваша невеста!

— Моя невеста погибла.

— Да?

— Да. Но если бы даже не погибла... Я вам клянусь, Таня. Плевать на невесту. Бывают в жизни ситуации, когда на всё, на всех плевать. Когда уже все равно. Я не могу уже больше на вас смотреть. Я просто умираю, когда на вас смотрю, когда я думаю о том, что мы, возможно, погибнем, а вы даже не узнаете о том, как сильно я люблю вас. И я мучительно, ну просто нечеловечески хочу вас. Извините меня за откровенность. Это здесь воздух такой — адский. Не хватает человеческих выражений. Высоких выражений мне не хватает.

— Погибла? — невпопад переспросила Таня.

— Да. Еще зимой. Она была офицером Конкордии.

— Конкордии?

— Да. Но если бы она была нашим, русским офицером, я все равно сказал бы вам то, что сказал. Можно я буду вульгарен?

— Да.

— Вы меня любите?

— Да... — после долгой паузы ответила Таня. — Только... что в этом вульгарного?

— Вульгарна сама постановка вопроса. Само желание все побыстрее выяснить, как будто это сделка, нечто вроде купли-продажи.

— Допустим. И... что?

— Если вы меня любите, выходите за меня замуж. Пожалуйста. Умоляю.

— Что... сейчас?

— Нет. Потом. Когда объяснитесь со своим женихом. Я все знаю. Папа мне, как всегда, все доложил, еще в Городе Полковников.

— Извините, Александр... Но мне хотелось бы знать, что именно вам доложил... ваш папа?

— Ну как — что? Что у вас есть жених, ваш коллега, археолог. И что вы собираетесь с ним, ну... расписаться. Как-то так...

— Я ему соврала.

— Что?

— Соврала вашему замечательному папе.

— Соврали? Вы? Чтобы он к вам... не приставал?

— Нет. Чтобы... он не увидел, что я в вас... влюбилась с первого взгляда.

— Ничего себе! — Мое лицо запылало. Кровь прилила к голове.

— Да. Когда вы отошли в сторонку с этим американским пилотом... ваш папа мне сказал, что у вас есть невеста. Мне стало обидно, до слез обидно, до истерики прямо. Хоть криком кричи. Мне в первую же секунду показалось, что мы с вами... в общем, что вся моя жизнь была только репетицией. Встречи. С вами. Александр.

— Может, перейдем на «ты»?

— Нет. Не надо. Я уже привыкла. И потом... Когда вы мне снитесь... или когда я мысленно с вами разговариваю... я уже давно говорю вам «ты».

— Я тоже...

— Скажите, у вас правда нет невесты?

— Нет, Таня.

— Господи... Как же я переживала, когда у вас в комнате, помните, еще в Городе Полковников, в общежитии, увидела ее фотографию! — всплеснула руками Таня. — У нее был такой изысканный разрез глаз, такие дивные волосы, как у актрисы. И я представила тогда как, должно быть, глубоко и преданно любит вас эта прекрасная незнакомка! Конкордианские женщины — они ведь действительно умеют любить. По сравнению с нашими, земными, для которых самое важное в жизни — это они сами, карьера или в крайнем случае дети, но никогда не сама любовь.

«А ведь в чем-то главном она права», — подумал я и вспомнил Риши. Однако не ко двору была Риши. Не ко двору.

— Таня, послушайте меня. Насчет общежития. То была не моя комната. В той комнате не было ни одной моей вещи. Не считая, конечно, одежды, — поспешно уточнил я. — И на той фотографии была изображена не Исса, моя невеста... покойная невеста, а жена лейтенанта Юхтиса, хозяина той комнаты. Кажется, ее звали Люда. Но я не уверен...

— Значит, это я все нафантазировала? — спросила Таня, хлопая мокрыми ресницами.

Я кивнул.

— Права была Тамила, когда говорила, что мне нужно... крепче стоять на земле! — печально усмехнулась Таня.

— А ваша Тамила... Она ничего не говорила вам обо мне? Ну, о том, что нужно... выйти за меня замуж? — с робкой надеждой в голосе спросил я.

И в этот момент, как и положено в старых авантюрных романах, со страниц которых как будто был списан наш безумный диалог и украдены наши нелепейшие, страннейшие недоразумения, из-за скособоченного катаклизмом угла ближайшего курятника показались фигуры возвращающихся товарищей.

Озабоченный Индрик, напряженный Борзунков, красный Перемолот, мрачно бубнящий Лехин, хлыщеватый Терен (Бертольд, как всегда, плелся последним). Все они казались злыми и усталыми.

Вот так всегда! Сейчас нас с Таней вновь захватит водоворот событий, в котором уже не будет места для доверительных нежных разговоров. Нам вновь придется стать бесполыми, наша застенчивость заставит нас держаться на расстоя нии друг от друга и все время следить, бдительно и зорко, чтобы лишний раз любимого существа не коснуться. Индрик что-нибудь такое пошутит и с той секунды мы вновь будем служить той самой Идее, ради которой и я, и Таня были готовы отдать свои жизни.

— Скорее же, пообещайте мне, Таня, — прошептал я, ловя в ее обеспокоенном взгляде проблески того редчайшего света, который освещал ее лицо всего минуту назад, — что выйдете за меня замуж.

— Я подумаю, Александр, — сказала Таня нарочито громко.

Спустя полтора часа мы вышли к столице манихеев.

Признаюсь сразу — изумление мое не знало предела. И это не красивые слова.

Да, когда я впервые увидел Хосров, я тоже был поражен до глубины души. Я чувствовал себя чуть ли не единственным русским, которому повезло увидеть это. Раздувался от гордости, упивался экстазом. Мне точно так же хотелось снимать все, что происходит вокруг, на камеру, петь, смеяться и обсуждать каждый встречный мусорный бачок с товарищами — до хрипоты, до одурения. Впитывать, впитывать душой — каждую мелочь, каждое случайно долетевшее словечко, каждый неожиданный ракурс.

А еще по мощи своего воздействия созерцание возвышающегося впереди Большого Гнезда напоминало мое первое посещение Москвы, когда я, семилетний, вдруг почувствовал, стоя на смотровой площадке сто двадцать шестого этажа гостиницы «Союзная» — я больше, чем сын своей мамы, больше, чем ученик своего класса, я — часть великого народа, и мне, как и всякому русскому, принадлежит вся эта хрустально-стальная громадина, раскинувшаяся от горизонта до горизонта.

Вот такое впечатление производила приземистая двухэтажная столица манихеев, что вспоминались многомиллионные, высоченные Москва и Хосров. Мистика? Именно.

Ведь если говорить «объективно», в столице манихеев не было ничего древнего, эпического или державного. Так, несколько сотен домов, плотно прилепленных один к другому. Равно не прослеживалось в ней гармонии высоких технологий и уютной старины, присущей любимой моей Москве. Не было заметно и никакой возвышенной строгости, классической статуарности — это вам не Санкт-Петербург, товарищи. А вот эффект — как говорили у нас в Академии, «адский термояд».