Александр Зорич - Время — московское!

Да, обращенные к нам стены всех без исключения домов были покрыты фресками, подобными тем, которыми мы уже имели счастье насладиться, проходя через ущелье — разноцветными, буйными, сумасшедшими. Да, скальный потолок Колодца Отверженных, низко-низко нависавший здесь над городом, был разрисован голубым и синим, лазоревым и солнечно-золотым, так что казалось, в вышине— настоящее небо и, кстати, настоящее солнце, а вовсе не искусственный источник света средней мощности. Я даже не назвал бы это красивым. Скорее — необычным, невиданным, странным. А все равно был на грани эстетического обморока.

Хотелось петь. Страх прошел. Может, в воздухе близ Большого Гнезда витало что-то... экстатическое?

— Ну дают, черти, — сказал Лехин.

— Не ожидал, — процедил Борзунков. — Не зря я с вами подписался. Это надо видеть.

— Гхм... Мои коллеги будут... слегка удивлены, — ухмыльнулся Индрик.

А Таня просто сказала: «Ах!» И ее мордашка, припухшая от недавних слез, сделалась веселой, пытливой.

Может, все это потому, что мы ожидали увидеть мрачный укрепленный форт, ощетинившийся стволами пушек и огнеметов, а вовсе не город художников, накрытый куполом бриллиантового света? А, не важно.

В воздухе пахло озоном, сыростью, дымом очагов.

Больше всего сам город, если смотреть на него сквозь смеженные веки, не наводя на резкость, напоминал мультяшный замок, где живет вполне мультяшный народец — самодуры-цари со своими капризными царевнами, грозные бояре со своими толстомясыми боярынями и напыщенные короли со своими красавицами-королевнами. Не скажу, что город выглядел дружелюбно или даже привлекательно. Не стану врать, что хотелось оказаться внутри какого-нибудь дома. Нет, туристического позыва войти не было. А вот ощущение того, что ты видишь нечто значительное, не имеющее аналогов, — было. Наверное, оттого, что все здания, все крыши, все улицы в городе были разными, нисколько друг на друга не похожими. И все-таки — составляли единое целое.

Перед Большим Гнездом дорога делала элегантный изгиб, прорезая рощу сталагмитов — сослепу ее, наверное, можно было бы принять за фруктовый сад, сбросивший к зиме листья, — и упиралась в массивную лестницу, высеченную в камне. Лестница величаво уходила вверх, к домам и постройкам.

На ее нижней ступеньке мы остановились отдышаться.

Восторгаться вслух не хотелось — причем не только мне. Даже болтливый Терен не проронил ни слова. Наверное, тоже боялся, что магия первой встречи с чудом, созданным освещением, легкой дымкой и гением манихейских художников, рассеется раньше времени. (В том, что она в конечном итоге все-таки рассеется, сомневаться не приходилось. Ведь, как сказал бы Меркулов, «такова селяви».)

Так и вышло...

Стоило нам подойти ближе, как стали видны детали, к сказке отношения не имеющие, — немногочисленные мобили, стоявшие у подножия главной лестницы Большого Гнезда (дальше проезда не было — город круто взбирался на скалу), все как один были ободранными вездеходами допотопных моделей.

Ближайшие к нам дома глазели на нас пустыми дверными проемами— как видно, давненько покинули списки жилого фонда.

Даже фрески, будучи подвергнутыми беглому осмотру, обнаружили досадные недостатки. Краски были полувыцветшими, облупившимися, да и художники, мягко говоря, не всегда понимали, что делали — у красно-оранжевой кудлатой белки, которая с какой-то развратной радостью грызла гигантский орех на стене ближайшего к нам дома, имелись три передние лапы. Как видно, местный Васнецов слегка... засчитался.

Также настораживало почти полное отсутствие манихеев. С дороги мы видели несколько суетящихся, уменьшенных расстоянием человеческих фигурок в черных платках на голове, но стоило нам очутиться на окраине города, и улицы словно вымерли.

Ступень за ступенью, мы медленно поднимались вверх за Индриком, в руках которого бестрепетно повис белый флаг.

Жителей мы все же обнаружили. Причем всех и сразу.

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на застеленных овечьими шкурами (синтетика? клоны?) каменных скамьях, которые, уходя рядами вниз, образовывали амфитеатр. Сюда мы забрели почти случайно после того, как Перемолот предложил свернуть с главной дороги-лестницы на одну из кривых, кое-как вымощенных улочек.

«Концерт у них, что ли? — подумал я. — А может, проповедь?»

Сосредоточенными и возвышенными казались эти люди, одетые кто во что. Кстати, ни одной женщины среди присутствующих не было. Дома, что ли, остались и борщ варят?

Глаза многих сидящих были закрыты. Некоторые, напротив, напряженно таращились, будто вглядывались в нечто, невидимое глазу непосвященного.

На сцене амфитеатра, впрочем, никого не было — ни певца, ни проповедника.

Я напряг зрение — даже глаза начали слезиться. И все же сумел кое-что разглядеть.

Из узкой трещины в сплошной каменной плите, которая заменяла сцену, исходило призрачное, бирюзовое сияние. Свет змеился, кое-где щедро расплескивался в стороны, исходил розоватыми искрами, распадался на несколько тончайших нитей, но затем вновь соединялся, как макраме, в одну туго завитую жилу и уходил... в каменное небо, где, если присмотреться, можно было разглядеть такую же трещину. Таким образом получался своего рода шнур света между землей и небесами. На этот-то шнур все они и смотрели, не жалея глаз своих.

— По-моему, у них коллективная медитация, — прошептала Таня.

Я с умным видом кивнул.

Индрик тронул за плечо седого старика, который сидел спиной на ближней к нам скамье. У старика была длинная седая борода, крупный костистый нос и мутные, в сеточке морщин карие глаза.

Появление рослых пришельцев в гермокостюмах «Саламандра» не вызвало у старика никаких эмоций. Он смерил нас равнодушным взглядом, а затем сделал удаляющий жест своей желтой, сухой рукой. Мол, уходите, не до вас.

С молчаливого одобрения Индрика мы последовали совету аксакала. В конце концов, главная улица Большого Гнезда еще не была пройдена нами до конца. А вдруг там, наверху, нас ждет дворец, где на вызолоченном троне сидит учитель Вохур со скипетром и державой? Он-то и ответит на все наши вопросы, разрешит сомнения, внесет ясность в путаный ход мировой истории.

Однако вместо дворца нас ждал пустырь, переходящий в стройную сталагмитовую рощу.

До нарисованного неба в том месте оставалось совсем чуть-чуть. Казалось, прыгни — и достанешь его рукой!

Среди сталагмитов тут и там выгибали спины сколоченные из разносортных пластиковых ошметков парковые скамейки. Несмотря на варварские материалы и исполнение, они благодаря своему характернейшему силуэту жутко напоминали таковые на Патриарших прудах! А где скамейки, там и урны, сделанные из банок для пищевых концентратов. А там, впереди, что? Правильно, фонтан, правда, безводный. Не хватало только мамаш с колясками и детей с собаками...