Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

Мне стыдно думать об этом, но вряд ли я всегда веду себя подобающим для девушки образом, Я всегда была любимицей отца — он говорит, что мои черты очень напоминают ему мою мать. К младшему брату, Найли, отец всегда был строже — насколько он вообще может быть строгим.

К стыду своему, признаюсь этим листам бумаги, я часто покидала женскую половину, когда у отца бывали гости, и подслушивала под дверью. У меня легкий шаг, и даже слуги не догадываются… правда, у нас их всего двое, и легко улучить момент, когда их нет поблизости.

Девушке не следует интересоваться делами, но я умирала от любопытства. Ведь наверняка скажут о новом наместнике!

Я прокралась к двери, за которой отец принимал гостей, и слушала около четверти часа. Говорили, что он кажется очень спокойным. Отец говорил, что он никогда не меняет приветливого, ровного тона, с кем бы ни разговаривал. Это необычно. Но какой он на самом деле, пока никто не может понять. Его отношения с чиновниками Окаэры напоминают плавное скольжение водных птиц по озеру, друг против друга, один против стаи. Он никому не позволяет приблизиться настолько, чтобы оказаться беззащитным, и в то же время не отходит слишком далеко, вынуждая их двигаться за собой.

Это все интересно!

Порой я жалею, что родилась женщиной. Конечно, мой брат, окажись он здесь, смеялся бы надо мной. Ну и пусть. В конце концов, я не глупее его, и в детстве мы даже дрались с ним иногда…

Мне запали в душу слова одного из гостей: «Хотелось бы знать, чего он боится».

А весна уже кончилась. Весь цвет с деревьев давно облетел…

День, когда проведена была настоящая проверка, запомнился чиновникам копей. Не только доступные бумаги были изъяты, но и тайные, не предназначенные для посторонних глаз. Откуда узнали о тайниках?

А преступления государственных служителей наказывались строго.

Со-Ину звериное чутье подсказало — грядет что-то неладное. Он поспешил к беседке в саду, достал из-под пола несколько тугих свитков, поднял голову — и услышал:

— Благодарим, что избавили нас от поисков. А теперь отдайте бумаги.

У стоящих на пороге людей была нарукавная эмблема — белый журавлик-хита в синем круге.

Ему приходилось и раньше распоряжаться жизнями людей, но тогда это было прихотью повелителя… А сейчас была власть поступать по-своему… и обязанность поступать, как должно.

Бросив взгляд на бумагу с вынесенным судом приговором — обычным, вполне справедливым, — он в первый раз приложил печать к подобному документу. И негромким, шелестящим был голос:

— Закон есть закон.

Врачей города приглашал к себе. О каждом узнал — много ли у него умирают, много ли выздоравливают. Самым умелым оказали поддержку.

— Вы будете получать деньги не только от пациентов, но из казны округа, — сказал он двум лучшим врачам города. — Конечно, если больные не начнут отправляться на небеса.

Два человека в полосатой одежде почтительно поклонились.

— Я надеюсь, вы сумеете воспитать достойных учеников, — отметил Йири между делом, вспоминая Ёши.

— Мы не тратим время на обучение бездарностей, Высокий. — Слова были сочтены приказом, правда, удивившим и без того преданных своему делу людей.

— Да… Хороших врачей смерть боится… А люди все равно не проживут дольше положенного. Делайте все, что можно.

Когда люди в полосатой одежде скрылись за дверью, ощутил облегчение. Неужели у всех, кто держит в руках человеческую жизнь, такие похожие лица?

— У вас был срок — три недели на починку этой дороги. И вы согласились с ним.

— Так дожди пошли, господин.

— Вот как?

Нет смысла напоминать, что дождь лил всего один день и просохло все быстро, — а работа не возобновлялась еще несколько дней и потом велась из рук вон плохо.

Вполоборота к помощнику:

— Почему их вообще впустили ко мне?

— Они ведь не совершили никакого преступления и настаивали, что обвинение несправедливо…

— Может, и так. Переведите их в район восточного предгорья — там, в глуши, тоже много работы. Я думаю, она будет исполнена в срок.

Запоздалых попыток оправдания слушать не стал. Провел кончиками пальцев по кромке деревянной напольной вазы — похоже, резьба занимала его куда больше коленопреклоненных людей. Резной рисунок — подлинное искусство — а оправдываться — недостойно.

Больше всего пугало, что он ни с кем не спорил, не выходил из себя и не пытался навязывать свою волю. Он просто исполнял то, что положено по закону, не больше и не меньше, благо, сила и власть позволяли так поступать.

Многие лишились имущества, и оно пополнило казну Окаэры. Некоторые потеряли жизнь.

…Нет смысла спорить с камнем на дороге или преградившим путь деревом — их не должно здесь быть. Значит, не будет.

— А вы иной, чем мне показалось вначале, — чрезмерно почтительно произносит Аоно.

Не откликается. Только смотрит большими темными глазами.

Высших не обсуждают. Намеренная неловкость… тонко рассчитанная.

— Быть может, вы тоже?.. — почти с улыбкой. И задумчиво:

— Так часто приходится разочаровываться в людях… хорошо, когда этого не происходит. Не так ли?

После недолгого молчания Аоно склоняется перед высшим:

— Простите.

— Мышка показала клыки, — угрюмо пробормотал человек с причудливым ожогом на шее.

— Мышки долго не живут, — успокаивающе сказал второй, в неумеренно пышной одежде.

Двоюродный брат Аоно, помощника Йири, пригласил господина в свой дом. Судейский чиновник еще не удостаивался этой чести — и теперь, получив согласие, постарался быть безупречным хозяином.

Половинка луны показалась на небе, когда Йири покинул его дом. Воздух последнего месяца лета был пряным и пьянящим, тяжелым, прозрачным и темным.

Йири не обратил никакого внимания на уличного разносчика, который устало плелся в обнимку с плоской корзиной. И когда тот склонился в глубоком поклоне — лишь взглядом скользнул.

Человек бросился под копыта его коня — испуганное животное взвилось на дыбы, и в этот миг тень мелькнула на невысокой крыше. Охранники заметили бы ее сразу, но отвлеклись на человека под копытами.

Но не зря их отбирали особо — от взмаха руки одного нож отлетел в сторону, не успев коснуться плеча.

— Подберите, — велел Йири. Спрыгнул на землю, прикусил губу и не двигался. Лишь несколько мгновений спустя, когда охрана убедилась, что человек на крыше был один, вновь взлетел в седло и, ни слова не говоря, поскакал дальше.

Да и что говорить? Те, кому положено, и так разузнают все. Незадачливого убийцу взяли живым. И человека с корзиной — тоже.

Что лезвие отравлено, узнали быстро — метнувший клинок признался сам.