Джефф Нун - Брошенные машины

НИКТО НЕ СПАСЕТСЯ

Не знаю, сколько времени я ждала. Минуту, две. Может быть, дольше. Но ответа так и не дождалась. Я огляделась. Никто на меня не смотрел. Деревья скрывали стоянку. Небо затягивали серые облака, солнце клонилось к закату. Стало заметно прохладнее. А потом, когда я уже повернулась, чтобы уйти, водительская дверца открылась, и из лимузина вышел человек.

– Чего тебе нужно? – спросил он.

Высокий, хорошо сложенный мужчина, в форменной шоферской куртке. Ткань очень хорошая, видно, что дорогая, красно-коричневая. Но куртка была вся заляпана, а местами порвана. В руках мужчина держал фуражку и теперь надел ее, выпрямился в полный рост и посмотрел на меня сверху вниз.

– Чего ты хочешь?

– Ты знаешь, чего я хочу, – сказала я.

– Да неужели?

– Кто там внутри?

– Пассажир.

– Вы напали на нас на дороге.

Шофер шагнул вперед, и мне пришлось чуть отодвинуться.

– У моего пассажира особые требования. И я их выполняю.

– Почему?

– Но никто же не пострадал. – Шофер коротко хохотнул. – Я имею в виду, если бы я захотел, чтобы вы пострадали…

– А если я вдруг захочу, чтобы ты пострадал?

– Ну, никаких правил больше не существует.

– Это верно, – сказала я. – Правил больше не существует.

Я отвела взгляд. Павлин был уже рядом, и когда шофер повернулся, кулак Павлина врезался прямо ему в подбородок. С размаху. Голова шофера запрокинулась, он упал на капот лимузина, а оттуда – уже на землю.

– Блин, вот чего мне хотелось, – сказал Павлин, потирая отбитые костяшки. – Я тебя обыскался, Марлин. Повсюду искал.

– Правда?

На нас смотрели: люди в машинах, семейство на лужайке для пикников. Но никто не подошел.

– Беверли сказала, что ты нас бросила.

Я посмотрела мимо Павлина. Туда, где стояла машина, моя машина. На другой стороне стоянки. Дешевая, грязная колымага, разбитая в хлам. Она ждала меня.

– Я не знаю, – сказала я.

– Бев очень расстроилась. Мы все расстроились.

– Да, наверное.

Я подошла к машине. Тапело сидела на заднем сиденье* прижавшись лицом к пластиковой пленке, которой теперь было затянуто выбитое окно. Хендерсон села впереди, а Павлин снова был за рулем.

Я посмотрел на Хендерсон. Совершенно непроницаемое лицо. Она смотрела на лимузин и на шофера, который уже поднимался с земли. Голос в ближайшем динамике объявил начало следующей игры. Солнце скрылось за тучами.

Я села в машину. На заднее сиденье, рядом с Тапело.

– Сейчас два часа сорок девять минут, – сказала она. – И пятнадцать секунд.

– Поехали, – сказала Хендерсон.

– Шестнадцать, семнадцать…

Павлин медленно выехал со стоянки, мимо красного лимузина, на изгибающуюся по широкой дуге подъездную дорогу. Я разглядывала толпу, и флаги, которые были повсюду, и детей, и собак – белых и красных собак, что носились среди людей. И мне вдруг подумалось, что теперь я уже окончательно потеряла контроль: я плыву по течению, и что со мной будет – это уже от меня не зависит.

Меня просто тянет куда-то, затягивает…

Мы проехали мимо всех разновидностей отдыха и развлечений, виданных и невиданных, скрытых и явных. К шлагбауму на выезде. Там стоял молодой парень в форменном комбинезоне, и он пожелал нам как следует повеселиться – там, куда мы сейчас направляемся, – и всё, мы выехали на эстакаду и обратно на шоссе.

– А что, по-моему, было прикольно, – сказал Павлин.

– Да, мне тоже понравилось, – сказала Тапело. – Хороший был день.

Мы поехали дальше; к самому краю, на побережье.

Вот он, тот самый городок. Все эти бары, кафе, кинотеатры и залы игровых автоматов; все эти полуразрушенные дома, принарядившиеся на вечер в яркий дешевый неон и разноцветные краски, смазанные дождем; все эти буквы и символы, как будто парящие в воздухе поверх рекламных щитов, визуальное колдовство, проклятие, наложенное на глаза; эти призраки вожделения, парад мерцающего электричества, улицы, переполненные рваными ритмами старой рок-музыки, что изливается из окон и дверей – наружу; все эти люди, что бродят по улицам, не обращая внимания на дождь, рука об руку – как они здесь оказались, откуда они и куда направляются? Тапело говорила, что это заброшенный город, что здесь почти никого не осталось. Кто эти люди? Несколько человек неожиданно бросились через дорогу, прямо перед нашей машиной. Они смеялись и пели какую-то дикую песню. Мы проехали сквозь это месиво огней и звуков и свернули на узкую темную улочку – прочь от яркого света. Нам пришлось покружить по переулкам в поисках нужного места, и вот наконец Павлин остановил машину.

– Это здесь.

На той стороне улицы – жилые дома, три-четыре магазинчика, размытый силуэт одинокого дерева; мимо прошла молоденькая парочка. Все какое-то тусклое и приглушенное. Скрытное. Скрытое за пеленой дождя. И театр. Ярко-красная вывеска – единственное пятно настоящего цвета.

– Марлин пойдет со мной, – сказала Хендерсон.

– Что? – сказал Павлин. – Марлин? Почему Марлин?

– А можно мне тоже? – спросила Тапело.

– Марлин. Только Марлин.

Хендерсон вышла из машины. Она думала, я пойду за ней. А я не знала, что делать. Я сидела – разглядывала свои руки.

– Твою мать, – сказал Павлин.

Я не могла оторвать взгляд от собственных рук. От этих странных и чужеродных предметов, что лежали у меня на коленях. Ладонями вверх. Пальцы с въевшейся грязью. Сломанные ногти. На одном пальце, на самом кончике – тонкая черточка запекшейся крови.

Эти руки. Дрожащие руки. Они уже столько всего натворили – лишь за сегодняшний день.

– Я хочу погулять на пляже, – сказала Тапело.

– Уже темно, – сказал Павлин. – Дождь идет. Холодно.

– Я хочу погулять. Мне обещали.

И больше никто ничего не сказал. Мы приехали в город раньше на пару часов, нашли отель и весь вечер сидели в номере, потому что Хендерсон сказала, чтобы никто никуда не выходил. Я немного поработала над книгой, потом поспала, а теперь, если честно, мне хотелось вернуться в отель, одной. Лечь на кровать и лежать в темноте. Просто лежать. Долго-долго. Но я уже поняла, что этого не будет. Этого не будет.

Так что я выбралась из машины.

Это был такой дождь, когда ты сразу же промокаешь насквозь, при первом соприкосновении, и я встала прямо посреди лужи и запрокинула голову, подставляя лицо дождю. Мне было уже все равно.

Павлин приоткрыл окно и окликнул Хендерсон:

– Беверли.

– Ну, что еще?

– Может, возьмешь пистолет?

– Нет, не надо.

– Ладно, как хочешь. Слушай…

– Чего?

– Ты там осторожнее.

Я не видела глаз Хендерсон. Я не знаю, как она посмотрела на Павлина, когда он это сказал. Я не пыталась представить себе, что могло быть в этом взгляде, но потом Хендерсон наклонилась к водительскому окну и поцеловала Павлина. Я это видела. Все продолжалось недолго, но это был хороший поцелуй. А как же иначе.