Джефф Нун - Брошенные машины

– Кроме себя? – сказала Тапело.

– Кроме себя.

– Так рассказывай.

Джим Спендер сказал, глядя на пистолет:

– Ты убьешь меня? Ты из тех, кто убивает?

– Спендер, не зли меня.

– Ты сам не знаешь, зачем пришел, да? Павлин не ответил.

– Да, похоже, не знаешь. Обыкновенный тупой громила, который понятия не имеет, зачем он вообще живет.

– Не зли меня, я сказал.

– Прошу прощения, я не хотел тебя обидеть. Я просто пытаюсь сказать, что я знаю, как действует Билли. Ему не нужно, чтобы меня убили. Ему нужно, чтобы меня измудохали до полусмерти. В качестве заслуженного наказания. Тех, кто плохо себя ведет, надо наказывать, так он, кажется, говорит? Да, похоже, я прав. Как ты думаешь, я прав? Потому что он любит судить других, Бандит Билли.

– Бля, достал.

– Ты нарушишь приказ?

– Я сейчас разозлюсь.

– Ну ладно. – Спендер налил себе еще виски. – Я тоже буду с тобой откровенным. Билли не знает. Бандит Билли не знает, в чью пользу счет. Он думает, что контролирует ситуацию. Но он давно уже ничего не контролирует. Понимаешь, о чем я?

– Нет. Объясни.

– Все очень просто. Да, я его крупно подставил. Бандит еще не понимает, как все серьезно. Но очень скоро поймет. И тогда он поймет, что надо было со мной обойтись по-другому. Но будет уже поздно.

– Что ты сделал? Спендер улыбнулся.

– У меня все готово. Я сделал себе новый паспорт и все бумаги. – Спендер выложил документы на стол. – Я стану кем-то другим. Новый паспорт – новый человек.

– Что ты сделал с Билли?

– Я его заказал. И его должны грохнуть. Павлин не знал, что сказать.

– Может, все-таки выпьешь?

Павлин вдруг увидел себя словно со стороны. Увидел парня с пистолетом в руке. Рука заметно дрожала. И Павлин понял, что совершил ошибку. Не надо было ему доставать пистолет.

– А тебя не огорчает, как ты живешь? – спросил Спендер.

– Что?

Павлин никак не мог сосредоточиться. Голова как будто наполнилась чернотой, перед глазами все поплыло. Его цель превратилась в зыбкий силуэт, смазанный по краям.

– То есть если это вообще можно назвать жизнью? Павлин пытался удержать пистолет, но теперь он не знал,

куда целиться. Ему казалось, что они там не одни. Что там был кто-то еще.

– Блин, – сказала Тапело. – Помехи пошли, да? Шум? Причем очень неслабый.

Павлин как будто ее и не слышал.

– Ну, чего? – спросил Спендер. – Теперь ты все знаешь. Будешь меня убивать?

– Ты так торопишься умереть? – спросил Павлин.

– Мне уже все равно. Я заразился. – Спендер указал на закрытые зеркала, но Павлин пока что не мог сопоставить одно с другим. Он был смущен и растерян, и слова о болезни заставили его задуматься о своем собственном состоянии.

– А ты тоже, смотрю, подхватил эту заразу? – спросил Спендер. – Да, похоже на то.

Свободной рукой Павлин взял со стола фотографию. Посмотрел на нее. И завис.

– Что-то не так, дружище?

– Лицо…

– Ничему нельзя доверять. Вот что самое поганое. Все теряется, и ничего уже не восстановишь и не сохранишь. Нет ничего постоянного, закрепленного. А что будет дальше? К чему мы придем? И куда нам идти?

Павлин оторвался от фотографии. Он посмотрел на Спендера, а потом повернулся к зеркалу. Полотенце упало на пол, и зеркало было открыто. Павлин увидел свое отражение. У него в голове вдруг возник странный шум, и в этом шуме он различил слова:

– Ну что, будешь меня убивать? Это был голос его мишени.

Он повернулся к своей мишени.

– Знаешь, дружище, сдается мне, что один из нас точно не выйдет отсюда живым.

Его мишень поднялась из-за стола. Что-то было неправильно. Павлин это чувствовал. Он смотрел на свою мишень, а в голове засела нелепая мысль, что он смотрит на себя самого, что это он сам стоит там, перед ним, и что теперь он тоже стал мишенью. У Павлина в руке был пистолет. И у того – другого – тоже был пистолет.

– Да, впечатляющее представление.

Кто это сказал? Два пистолета целились друг в друга сквозь рябящую пелену зеркального стекла. Шум проник сквозь стекло, и один из пистолетов выстрелил. Или, может быть, выстрелили оба. Тот, кто стрелял, попал в цель. Там была кровь. Много крови. Она разбрызгалась по столу и по стульям, затянутым целлофановой пленкой. Тот, кто стрелял, ощутил внутри странную пустоту. Как это бывает, когда умирают все чувства.

И что теперь?

Тот, кто стрелял, взял со стола паспорт. Открыл. Внутри была вклеена фотография. Его собственная фотография. Там было имя. Джон Павлин. Да, именно так. Тот, кто стрелял, убрал паспорт в карман.

– Погоди, – сказала Тапело. – Что с тобой?

Тот, кто стрелял, взял со стола шляпу. Из коричневой кожи, с плоской тульей и загнутыми полями. Он надел ее на голову. Точно его размер. Он забрал и фотографию. На фотографии тоже был он. Тот, кто стрелял, вышел из дома-прицепа. На улице было уже темно. На небе светила луна. Полумесяц. Луна как будто мерцала.

– Что происходит? – спросила Тапело.

Те двое парней теперь стояли у прицепа. Один из них кивнул тому, кто стрелял. Там были еще какие-то люди. Они все смотрели на него. На его правую руку.

– Павлин! – сказала Тапело.

В правой руке он держал пистолет. Тот, кто стрелял, вышел за территорию лагеря, и теперь в темном и тусклом гостиничном номере стало тихо. Я не знала, что говорить – что тут можно сказать. Тапело сидела, склонив голову.

И больше Павлин не сказал ни слова.

Желтые цветы на обоях, их шелковистые черные сердцевинки, зеленые стебли, обвивающие друг друга, побеги и листья. Мои пальцы, сдвигающиеся по сплетению стеблей. Куда ведет каждый стебель, откуда он начинается, от какого корня – к какому цветку? Пальцы следуют за изгибами стеблей – или пытаются следовать – и теряются в нагромождении деталей. Возможностей и невозможностей.

– Может, пойдем погуляем? – предложила Тапело.

– Нет.

– Да ладно тебе, Павлин…

– Нет. Мы будем ждать здесь.

Я отступила на шаг и пошла вдоль стены. Я искала то место, где узор начнет повторяться: где появится то же самое расположение цветов, стеблей и листьев – снова и снова. Но узор не повторялся. Во всяком случае, я не заметила, чтобы он повторился. Даже там, где начиналась новая полоска обоев.

– Тогда я одна пойду.

– Только попробуй, – сказал Павлин.

– Сама.

– Только попробуй уйти, и сюда ты уже не вернешься.

– Что?

– Сюда можешь не возвращаться.

Под сырой, отслаивающейся бумагой копошились какие-то насекомые. Крохотные неровности подобиями; скрытый пульс этой комнаты. Маленькие обитатели темноты. Наверное, они живут в трещинах в стенах. Они живут в штукатурке. Питаются крахмалом и клеем. И когда-нибудь они съедят всю комнату. Она раскрошится, умрет. Обрушится. Исчезнет. Я не могла оторвать взгляд от стены, от цветов, от стеблей и листьев, от невидимых насекомых, цвета закружились красочным вихрем, и мне вдруг стало плохо. Мне показалось, что я сейчас грохнусь в обморок.