Джефф Нун - Брошенные машины

Кто я? Марлин Мур. Поток расплывчатых образов в зеркале. Я смотрела на себя и сама себя не узнавала. Я была для себя незнакомкой. Мы растворялись друг в друге, две незнакомки, разделенные зеркальным стеклом, под болезненным светом тускнеющей лампочки. И в какой-то момент отражение стало красивым. Да, я была очень красивой. Там, в зеркале. Блестящие волосы, привлекательное лицо, нежная улыбка. Я стала моложе. А потом – еще моложе. Словно солнечный свет залил зеркало. Я даже не сразу сообразила, что это уже не я, что я смотрю на лицо своей дочери, а потом этот образ померк и исчез прямо у меня под рукой. Сколько времени мне понадобилось, чтобы это понять? Неужели так долго? Мои еще влажные пальцы скользили по зеркальной поверхности, словно пытаясь схватить ускользающий образ. Почему я так долго соображала?

Анджела.

Теперь – другое лицо. Чудовищное. Голый череп, призрачно белый, со струпьями высохшей кожи. Но я знала, что все это – не настоящее. Сигнал был испорчен. В какой-то точке пространства между мной и моим отражением сигнал давал сбой. Вот в чем опасность. Шум, замкнувшийся на себе. Петля искажений. Лицо кричало из зеркала, и я сорвалась. Я ударила по стеклу ладонью. Но не смогла разбить зеркало. Только руку ушибла. А что мне еще оставалось делать?

Я ничего не могла, ничего. Только стоять и смотреть, как она исчезает, эта вопящая мерзость. Теперь это было мое лицо. Лицо Марлин. Еще расплывчатое и зыбкое, еще не проявленное в полной мере. И эта Марлин смотрела на себя, на меня. Она все смотрела, смотрела, вцепившись взглядом в эту печаль, что захватила ее и меня, нас обеих, пока препарат не подействовал в полную силу.

Миг, когда я узнала себя.

Эта женщина в зеркале, она опять становилась собой, настоящей. Одной рукой прикасаясь к стеклу, другой – проверяя, совпадают они или нет, эти две Марлин, зеркальная и настоящая. Но какая из них настоящая? Рукой – по стеклу, по морщинкам у глаз и на лбу, по спутанным волосам. Вот это – я? Да, я знала, что все будет плохо. Но я не думала, что так плохо. И самое страшное – взгляд. Зрачки – два пятна темноты. Черная боль в глубине двух разных глаз, карего и голубого.

Марлин. Марлин Мур. Кто она? Тридцати пяти лет от роду. Она смотрела на себя. Журналист. Внештатный корреспондент. Наемный работник. Потерянная душа. Дезертир. Разведенная женщина. Преступница. Воровка, пусть и по мелочам. Мать мертвого ребенка. И сама тоже ребенок – внутри. Призрак – во многих смыслах.

Передатчик, приемник.

Канал трансляции…

Я спустилась вниз, к стойке администратора. Там был телефон-автомат. Старик за стойкой с подозрением взглянул на меня и снова вернулся к своему паззлу. Я сняла трубку, опустила в щель пару монет и набрала номер Кингсли. Волны шумов на линии. Я не знаю, чего я ждала. Знаю только, что мне надо было хотя бы попробовать дозвониться. А потом в трубке пробился голос, как будто сквозь треск разгоревшегося костра, за многие мили отсюда. Искаженный, трескучий и призрачный. Даже не голос, а шепот. Я прижалась губами к трубке.

– Алло. Алло. Это кто?

– Это кто?

– Это я. Марлин.

– …Марлин?

– Кингсли? Это вы?

– …это вы?

– Послушайте, я возвращаюсь домой.

– …домой.

– Все, с меня хватит.

– …хватит… хватит.

– Послушайте.

– …слушайте.

– Нет, вы послушайте…

– …слушайте… слушайте.

Старик за стойкой то и дело поглядывал на меня. Теперь он улыбался, но улыбался жестоко, как будто знал, что со мной происходит, знал все мои тайны. А голос в трубке шептал мне в ухо, отвечая мне темным эхом. Шелестящая ласка моей собственной тени.

– Кто вы? Как вас зовут?

– …вас зовут.

– Кто там с вами?

– …там, с вами…

Павлин с Тапело сидели на кровати и играли в шахматы. Под мягким и ровным светом настольной лампы. Телевизор был выключен, и все было тихо, и никто не взглянул на меня, когда я вошла в номер. Какое-то время я просто стояла и смотрела на них – как они передвигают фигуры по доске.

– Хендерсон еще не вернулась?

Павлин покачал головой и отпил из бутылочки с «адвокатом».

– Надо было идти всем вместе.

– Бев хотела пойти одна, – сказал он.

– Нам надо держаться вместе.

– Мы и так вместе.

– Нет, я в том смысле…

– И как туалет? – спросила Тапело.

– Что?

– Туалет. Там как, очень страшно? Потому что я тоже хочу, но пока терплю. Как-то вот не решаюсь пойти.

– Да, там противно.

– Я так и знала.

– Тут есть горшок. Под кроватью, – сказал Павлин.

– Ага.

– Я отвернусь.

Все вокруг было четким и ясным; я от такого отвыкла.

– Знаешь, какая она? – спросил Павлин.

– Кто? – спросила Тапело.

– Беверли.

– Беверли? Она сумасшедшая.

– Она всегда делает все по-своему, – сказал Павлин. – Сколько я ее знаю. Она – сама по себе.

– Но ты ее любишь, да?

– Девочка, ты о чем?

– Ты меня слышал.

– Не понимаю, о чем ты.

– Все в порядке, – сказала я. – Я хочу…

Но я не знала, что им сказать. Я опять стала смотреть, как они играют.

– Я хочу извиниться, – сказала я чуть погодя.

– А это чего за херня? – Павлин попытался прочесть надпись на этикетке.

– Павлин…

– Гадость страшная.

– Это яйца, – сказала Тапело.

– Что?

Я попыталась заговорить.

– Вы оба, послушайте…

– Этот напиток, – сказала Тапело, – его делают из яиц.

– Из яиц?

– Из сырых желтков, бренди и сахара.

– Господи. – Павлин отпил еще глоток. – Ну и гадость. Я смотрела на них, как они хорошо спелись, и мне даже не верилось, что Павлин грозил Тапело пистолетом.

– Павлин…

– Ну, чего? Марлин, ты что, не видишь? Я занят.

– Я хочу извиниться. За то, что было.

– Крепко тебя шибануло.

– Да.

– Ты же сказала, что приняла дневную дозу.

– Я приняла. Теперь я вспомнила.

– Приняла? Ты говорила, что нет. – Хендерсон придет – подтвердит. Она мне сама дала капсулу.

– Просто болезнь прогрессирует, – сказала Тапело. – Наверное.

Павлин посмотрел на меня.

– Марлин?

– Я не знаю. Не знаю. Девочка вздохнула.

– Павлин, твой ход.

– Ага, сейчас.

Павлин играл черными. Он передвинул свою фигуру, и Тапело тут же сделала ответный ход.

– Шах. Ты что, не видел?

Павлин покачал головой. Он, похоже, расстроился.

– Яйца! Етить-колотить, и кому пришло в голову делать бухло из яиц?

– Из сырых желтков, – сказала Тапело.

– Блин, их хотя бы сперва, ну, сварили или пожарили, что ли. Что там еще было? Бренди. А еще?

– Сахар.

– А ты, я смотрю, много знаешь. Слышишь, Марлин? Девочка знает все. Ну, почти.

Я подошла ближе.

– Тапело, часы у тебя?

– Часы? Да, конечно.

Она взяла свою сумку и достала часы. Я посмотрела на циферблат, на дрожащие размытые стрелки, которые медленно обретали четкость. Прямо пока я на них смотрела.