Никита Калинин - Под сенью исполинов. Том 2 [СИ]

И так до бесконечности.

Дитю было больно. Но даже через боль оно смотрело своими глазами-озёрами в ночное небо планеты-тюрьмы. Любовалось звёздами и воображало себя их сестрой. Звало их. Мечтало.

Но на зов откликнулись не те. Как кровожадные москиты, на Ясную бросились полчища различных мыслящих вредителей, преследующие цели, одна другой глобальней. У всех были планы на Дитя. Каждый хотел подчинить её своей воле, эксплуатировать — кто для себя, кто во благо галактики и выживания всего. И никто не спросил, чего же хочет само Дитя?..

Когда Роман опустил глаза, его ноги уже по колено погрузились в протоматерию. Он горел. Умирал, потому как не резонировал, но больно не было. Дитя смотрело сверху прямо на него и щадило его, убирая возможные страдания мыслящего москита, который не обидел её ни разу.

Он — единственный, кто сможет повлиять на Слово. Сказать, что нужно сделать: убить ли, прекратив страдания этого грандиозного существа, или же нет. Первое прельщало простотой. Нет последствий. Нет боли. Ничего нет. Но…

Ольга бы так не поступила. Они мечтали родить дочь. Жизнь подарить, а не отнять.

И Роман взмолился. Впервые, по-настоящему, сквозь поток неостановимых слёз он трепетал в истовой молитве. Он просил Дитя только об одном: в последний раз услышать голос. Её голос, за которым он шёл убивать и умирать.

Гудение снизу оборвалось. И в тот же миг в тающие руки легли тонкие ладони. Роман поднял взгляд медленно, с усилием — даже такое простое движение уже давалось ему нелегко.

Оля опустилась рядом с ним на колени — чистая, незапятнанная. Прямо в протоматерию, заживо сжигающую её супруга. Роман смотрел на неё жадно, вбирал каждый миг с ней. Чувствовал, ощущал пульсацию жизни внутри неё. Она была беременна. И она родит. Да. У них будет дочь.

Дитя будет жить.

Роман повалился Ольге на колени. Он дрожал всем телом, кожа его плавилась и стекала, а жидкий огонь Ясной брался за мышцы. Роман ждал. И она запела.

Это была дивная колыбельная, которую он никогда не слышал. Даже язык был незнаком, звуки чудились выкрученными, слова почти не отделялись друг от друга и лились неторопливым потоком. От колыбельной становилось тепло. И небо, молочное небо, от которого так не хотелось отрывать взгляда, теперь останавливалось. Мельтешение стаи голубых «скворцов» уступало месту плавному центростремительному движению.

Дитя наконец собиралось.

Что-то не то! Не то! Так больно при перерождении ещё не было никогда!

Иконников верещал, остывая у самой кромки голубого озера, из которого выходил обновлённым на протяжении стольких лет. Казалось, вся боль Дитя по неведомой причине обрушилась на него. Если так будет каждый раз, он не выдержит! Нет! Это не выдержать никому!

Вокруг — не его пещера. Нет столов, нет шатра с негниющим трупом Джессики, которой он пользовался, как безвольной игрушкой. Есть столбы: прямой чёрный антрацит в неподвижное сизое небо тумана. И кубы без дверей и окон, поросшие приставучим ломким кустарником. Мир, из которого нет выхода. Никогда не было. Тюрьма.

Ужас наполз внезапно, беззвучно — в механическом городе больше ничто не звучало. Ужас сломал и обездвижел.

Она… Она! Она!!!

Сколопендра схватила аборигена привычно-неторопливо. Он никогда не убегал от неё — не мог. И принялась так же привычно-неторопливо его поедать, работая двойными мандибулами.

Незачем спешить. Можно и посмаковать. Ведь ей предстояло делать это многие тысячи раз.

Человек раскрыл глаза. Вдохнул, но понял, что дышать не стоит — атмосферы нет. Конечности неуклюже висели в воздухе, было совершенно неясно, где он, как тут оказался.

И, главное, кто он.

Человек помнил только смутные образы. Чёрно-жёлтые сны, от которых осталось лишь смешение неприязни и почему-то тёплого чувства привязанности. И ещё, перекошенные страхом лица, озаряемые вспышками выстрелов…

За иллюминатором — планета. Зелёное чудо в обрамлении диадемы из сцепленных меж собой по экватору материков. И стягивающийся вокруг неё, видимый только в ближнем ультрафиолете кокон. Будто чудесную планету спешил окутать от остального космоса паук.

— Ясная, — зачем-то констатировал человек, как делал когда-то.

Это название ничего не сказало ему. Оно выскочило из-под чёрно-жёлтых снов внезапно, чтобы больше никогда не появиться в его жизни. В новой жизни нового человека, которому предстояло положить начало совершенному виду вне заданных правил космической игры.

Но что-то мелькало там, на почти белой поверхности. Что-то привлекло-таки внимание человека. Огромный рисунок на теле каменистой породы, среди тяжёлого песка. Геоглиф. Человек никак не мог определиться с тем, что он видит. Будто кто-то внутри него вдруг зашевелился, отвоёвывая себе пространство — нагло, смело. Кто-то с собственным мнением. Кто-то посторонний, притом заявляющий ничуть не меньшие права на это новое тело.

Трезубец в обрамлении спиральных кругов на поверхности Ясной походил то ли на птицу-феникса, раскинувшую крылья, то ли на трёхпалый жест, этакое «вулканское приветствие».

Человек глянул на свои руки с интересом.

Они больше не тряслись.

Одинаковые девушки орудовали над капсулами квантовых приёмников в полном молчании и тишине, нарушаемой разве что мерным гудением. За окном чернела ночь. Без ветра, без звёзд, без снега и даже воя сирен человеческих машин. Густая и холодная. Почти как опустевший космос, что мучил в видениях вот уже на протяжении нескольких эпох.

Арх выпрямилась, когда панель состояния показала удовлетворительные параметры начала «прыжка». С Ясной прибывали двое. Не те, кто должен бы, ведь вместо резонансного индивида случайно выжил совершенно иной. Впрочем, это мало что меняло. Эта ночь для истории человечества станет знаковой, ведь при удачном стечении обстоятельств внешний космос скоро будет вытеснен другим.

Внутренним.

Появление в лаборатории Ядра отдавало рябью в глазах. Арх поморщилась, ощущая болезненный резонанс между телами, но осталась на месте. Теперь сопротивляться смысла не было. Пришло время дипломатии.

— Я продолжу парадигму, — бесцветным голосом оповестила девочка, сидя на кушетке неестественно прямо, вытянув шею и немигающе раскрыв раскосые изумрудные глаза. — Всякое вмешательство в ход Процесса я расцениваю как угрозу и применяю соответствующий инструмент.

— Поздно. Всё уже сделано.

— Существование цивилизации вне Процесса неприемлемо. Ошибочно.

— Мы тоже ошибка, — арх повернулась к гостье обеими телами одновременно. — Но что есть эволюция, если не череда удачных ошибок?

— Однажды ошибка уже стала угрозой всему.