Роберт Силверберг - Избранные произведения. I том

Включив ночник у изголовья, она затемнила все остальное освещение и юркнула в постель. Свежие простыни приятно холодили тело. Из бортика под левой рукой услужливо выдвинулась консоль с клавишами, которыми можно было изменить форму или наклон кровати. Лона проигнорировала консоль.

— Миннер, зайди, пожалуйста, — негромко произнесла она в интерком на прикроватной тумбочке.

На пороге спальни тут же появился Беррис. Он по-прежнему был все в том же красочном костюме, даже шапочки с козырьком не снял. Выступающие из швов мундира большие вертикальные ребра делали одеяние настолько нелепым, что отклонения от человеческого стандарта под мундиром в глаза не бросались.

Весь обед насмарку, думала Лона. Шикарнейший ресторан обернулся для нее камерой пыток. Но вечер еще можно спасти.

— Миннер, согрей меня, — еле слышно прошептала она. — Мне холодно, я вся дрожу.

Беррис подошел к ней. Присел на край кровати, и Лона приподнялась на локтях, так что одеяло сползло, обнажив грудь. Беррис протянул к ней руки, но дурацкие ребра стесняли движения.

— Лучше избавлюсь сначала от этого маскарада, — произнес он.

— Виброраспылитель в углу.

— Выключить свет?

— Нет-нет.

Беррис встал на небольшую овальную площадку и нажал на кнопку «Нейтр.» Установка была настроена так, что очищала кожу от любого аэрозольного покрытия. Экзотический костюм исчез.

Лона впервые увидела его тело.

Крепко сжав зубы, стараясь не скривиться в нервной гримасе, Лона ждала, чтобы Беррис повернулся к ней. Она была готова к любому, сколь угодно кошмарному откровению. На его лице застыла бесстрастная маска. Это было двойное испытание: вынесет ли она шок от встречи с неизвестным? Вынесет ли он шок от ее первой реакции?

Несколько дней она с ужасом ждала этого момента. И теперь, когда момент наступил, к своему превеликому удивлению она обнаружила, что ничего особенно ужасного не произошло.

Беррис оказался вовсе не таким страшным, как она себе представляла.

Разумеется, выглядел он странно. Вся кожа его, точно такая же, как на лице и руках, отсвечивала призрачным глянцевитым блеском, непохожим ни на какой другой блеск. На всем теле — ни одного волоска. Ни пупка, ни сосков; причем, это Лона поняла не сразу, а только после того, как пристально оглядела его с ног до головы, пытаясь понять, что сразу показалось не так.

Руки и ноги присоединялись к торсу как-то странно и немного не в тех местах. Грудная клетка казалась непропорционально широкой в сочетании с обычной ширины бедрами. Коленные чашечки выступали из суставов не так, как положено нормальным коленным чашечкам. Когда Беррис двигался, мускулы вздымались и опадали в самых неожиданных местах.

Но в общем-то, это все было не настоящее уродство, а так — мелочи. Беррис не мог похвастаться ни ужасными шрамами, ни лишними конечностями, ни дополнительными ртами или глазами где-нибудь на теле. Действительно существенные изменения произошли глубоко внутри — и на лице.

А в самом главном для себя — Лона испытала даже разочарование. Невероятно, но факт: мужское естество Берриса осталось практически без изменений. На первый взгляд, по крайней мере.

Беррис приблизился к постели. Лона протянула к нему руки. В следующее мгновение он оказался рядом с ней, вплотную, кожа к коже. На ощупь этот странный гладкий покров казался очень необычным, но не неприятным. Беррис же был на удивление робок. Лона покрепче сжала его в объятиях. Зажмурила глаза. В этот момент ей не хотелось видеть его искаженного лица, да и глаза ее вдруг стали болезненно чувствительны даже к слабому свету ночника. Их губы встретились.

Не так уж часто ей приходилось целоваться. Но этот поцелуй не был похож ни на что. Очевидно те, кто модифицировали его губы, понятия не имели о том, что такое поцелуй, и теперь Беррису приходилось изощряться. Но, подумала Лона, я не назвала бы это соприкосновение ртов неприятным. А потом Лона ощутила прикосновение его рук, поглаживание пальцами и странный щекочущий массаж маленькими щупальцами. От его кожи исходил острый дурманящий запах. Свет погас.

Пружина глубоко внутри Лоны сворачивалась все туже… туже… туже…

Пружина, которая сворачивалась семнадцать лет… и вот ее энергия высвободилась.

Лона отвела губы. Челюсти с трудом разошлись, ходуном заходил маленький кадык. По зажмуренным глазам хлестнуло обжигающим воспоминанием: она лежит на операционном столе, введен местный наркоз, и люди в белых халатах щупают ее холодными руками. Мгновение — и изображение рассыпалось в кусочки.

Что есть сил она стиснула Берриса в объятиях.

Наконец. Наконец!

Она никогда не родит от него детей. Каким-то шестым чувством Лона поняла это, но не слишком обеспокоилась.

— Лона, — хрипло и едва разборчиво прошептал он, уткнувшись лицом ей в ключицу. — Лона, Лона, Лона…

Полыхнула яркая-яркая вспышка, словно взрыв сверхновой. Лона гладила его по спине, вверх-вниз, вверх-вниз, и у нее успела еще мелькнуть мысль, что кожа у него совсем сухая, что он вообще не потеет. Потом у нее перехватило дыхание, она ощутила жуткую боль и невероятное наслаждение в одно конвульсивное мгновение и с изумлением услышала отдающиеся оглушительным эхом в четырех стенах вопли животной страсти, сами по себе вырывающиеся из ее сведенного судорогой горла.

Это была постапокалиптическая эра. Предрекавшийся пророками День Гнева так и не наступил, а если и наступил, то мир пережил его и вступил в самую спокойную эпоху. Пророки предрекали худшее — зиму тревоги всеобщей. Век топора, век меча, век ветра, век волка и так далее, пока мир не провалится в тартарары. Но щиты так и не раскололись, тьма так и не опустилась. Что же случилось и почему? Дункан Чок, один из тех, кто наиболее преуспел в новую эру, нередко задавался этим приятным вопросом.

Мечи перековали на орала.

Голод был объявлен вне закона.

Рост населения контролировался.

Те дни, когда самый безобидный человеческий поступок отдавался страшными экологическими последствиями, навеки отошли в прошлое. Небо было сравнительно чистым. В реках текла ничем не замутненная вода. Озера сверкали прозрачной голубизной, леса — яркой зеленью. Разумеется, до царства божия на Земле было еще далеко; по-прежнему существовали преступность, болезни, голод — даже в новую эру. Для большинства же это был век спокойствия и удовлетворения. А искателям острых ощущений приходилось довольствоваться забытыми богом местами.

Связь работала молниеносно. Транспорт — почти молниеносно. Непригодные к колонизации планеты солнечной системы обирались до нитки; металлы, минералы, даже атмосферные газы. Человек добрался до ближайших звезд. Земля благоденствовала. А в изобильное время у идеологии добровольной бедности мало шансов на успех.