Александр Хиневич - Неизведанные гати судьбы [СИ]

— Вы правы, Иван Иваныч. Я ничего про вашу жизнь не знаю, да и откуда бы я про неё узнал. Живу-то я не в городе, а в глухом таёжном поселении. Последние три года, так вообще из тайги не выходил. Видел я всего двух каторжников, да и те нам особо, о своей жизни на каторге ничего не рассказывали. Лишь знакомые революционеры иногда рассказывали о том, как они сидели по царским тюрьмам, да и то совсем немного. Сам-то я отправился в Барнаул, копчёный окорок на хлебушек поменять, так меня на почтовом тракте красноармейцы задержали. Поначалу им моя бумага, в нашей поселянской Управе выданная, почему-то не понравилась, а потом уже меня красноармейцы, по приказу своего комиссара, решили ограбить и копчёные окорока, что у меня с собой были, в пользу Красной армии забрать. Да вот только не получилось у них ничего. Из-за ентого их комиссар так разозлился, что меня сюда под конвоем отправил.

— С чего это комиссару на тебя злиться пришлось? — усмехнулся старик. — За то что окорока им не отдал?

— Так я зарок на своё добро положил, и сразу предупредил комиссара, что „окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать!“. Он мне не поверил и приказал китайцу отведать окорока. Тот отхватил кусок и начал жевать, а потом подавился и помер. Комиссар прям там, на почтовом тракте, хотел меня расстрелять за смерть китайца, но я всех бойцов сразу предупредил, что в случае моей смерти, они не доживут до завтрашнего вечера. Вот и пришлось их комиссару оправлять меня с двумя конвойными в Барнаул, в какое-то непонятное ГПУ.

— Так ты что, мил человек, вообще не понимаешь куда попал?

— Из того что я успел увидеть пока был в здании, тут что-то вроде полицейского околотка.

— Вот в этом-то твоя главная ошибка, Светозар, — седой старик в первый раз назвал меня по имени. — ГПУ это не полицейский околоток царских времён, как ты подумал, а Государственное политическое управление при НКВД. Тут такие волчары служат, что даже у меня иногда кровь в жилах стынет от их выкрутасов.

— Иван Иваныч, а вы тут уже давно находитесь?

— Позавчера вечером меня сюда определили на постой, за то что ходил там где не следует, и видел то, что не должен был видеть.

— А разве за такое арестовывают?

— Нонче и за меньшие провинности чекисты могут в расход пустить, — ответил старик, и вдруг неожиданно спросил: — Тебя уже водили к кому-нибудь на допрос?

— Да. Меня сразу же, как только передали внутреннему конвою, отвели в кабинет на допрос. Меня начал допрашивать какой-то старший оперуполномоченный Бергман. Он очень нервничал, да и спиртным от него сильно пахло. Сначала он спросил меня: „Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?“, но я ему сразу ответил, что „никаких обвинений мне пока никто не предъявлял“. Бергман тогда очень удивился, и с ухмылкой на лице заявил, что за „сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня“, меня могут расстрелять.

— Эта сволочь и не такое зверство ещё сотворить может. У него руки по локоть в крови, вот и не просыхает гад от спиртного. Не всякий мокрушник имеет за спиной столько загубленных душ, сколько имеет их Бергман. Он же сам не местный чекист, его сюда, как я слышал, для усиления из Новониколаевска прислали. Вот он и развернулся тут на всю катушку. Скажи-ка мне, Светозар, у тебя какие-нибудь знакомые в городе имеются? Ну чтобы их тихонько предупредить о том, что тебя арестовали и в подвалы ГПУ упекли.

— Раньше были, мы вроде как даже дружили и часто общались, а сейчас не знаю что с ними. Я уже больше трёх лет в Барнауле не был. Можно сказать, что последний раз я тут бывал ещё во времена Сибирской республики и Российского государства.

— Понятно. Давненько тебя в городе не было. Ну, а где они живут или работали ты помнишь? Ну хотя бы их имена и фамилии?

— Где они живут, я никогда не знал, да и фамилии их мне тоже неизвестны. Они все раньше работали в аптеке Алтайского округа на Петропавловской, а звали их Яков Ефимович и Семён Маркович. К ним потом приехал ещё один аптекарь из Одессы, по-моему Зиновий Адамович его звали, но мы с ним почти не общались.

— Так, уже что-то конкретное прорисовывается, да и имена мне эти вроде бы как знакомы. Скажи мне, мил человек, ежели твои знакомые получат тайную весточку, от писаря Светозара из промысловой артели, они как отреагируют?

— Не знаю, Иван Иваныч. Они про то где я трудился ничего не знают. А вот ежели им сообщат обо мне, как о Светозаре из поселения анархистов, который к ним в гости с Князем приезжал, то они сразу же поймут о ком идёт речь.

— Погоди-ка, мил человек, ты сейчас сказал про Князя-анархиста, что в Ведьмовской деревне раньше жил?

— Ну-да. Только почему жил? Он и сейчас там живёт. Когда я в город отправился, Князь вновь на охоту ушёл. А Ведьмовской деревней наше таёжное поселение лишь христианские попы, да жители окрестных деревень и поселений называют. Хотя наше поселение изначально называлось Урманное, то есть расположенное в урмане. Скажите, пожалуйста, Иван Иваныч, а вы-то откуда про нашего Князя слышали?

— Помог он нам однажды, когда наши олухи не смогли порученное им дело выполнить.

— Енто когда Калёный не смог после долгих дождей затопленную гать через болота найти, а в группе Рваного Клест ногу подвернул? Вы про тот случай сейчас упомянули?

— А тебе, мил человек, откуда такие подробности известны?! Да ещё и с личностями.

— Князь немного рассказал, когда мы саквояж в аптеку на Петропавловской доставляли.

— Получается, что это вы с Князем тогда наш косяк исправили. Значит должок за нами до сих пор висит. Ну что же, мы свои долги всегда возвращаем. Погодь малость, — старик взял железную кружку со своего топчана, а потом несколько раз постучал ей в стенку каким-то хитрым способом.

Через некоторое время из-за стены послышался ответный стук. Выслушав ответ, старик чему-то улыбнулся и дождавшись тишины, стал долго отстукивать своей кружкой об стену. Когда он закончил, то через некоторое время из-за стены кто-то трижды стукнул.

— Ну вот. Ушла телеграммка твоим знакомцам в аптеку. Осталось только подождать, когда добрые люди на воле всё как следует разузнают и ответ мне сообщат, — в этот момент мой живот очень громко забурчал. Иван Иваныч усмехнулся и сказал: — Кормить сидельцев только вечером будут, так что тебе, мил человек, придётся малость потерпеть.

— Да есть у меня еда, Иван Иваныч, в мешке лежит. Вот только хлебушка ни крошки нету. Да и всухомятку я как-то трапезничать не привык.

— Ну этот вопрос мы сейчас быстро разрешим, — старик встал со своего топчана, поднялся по каменным ступеням к железной двери и постучал в неё два раза.