Александр Хиневич - Неизведанные гати судьбы [СИ]

— Жуть какая-то! Получается, что десять дней в городе шли казни, а никто из горожан про них даже не знал?

— Ты не так меня понял, Светозар. Про десять дней мне голубятник рассказал, а потом он сам пропал, как будто в воду канул. Даже его родные и знакомые не знали, куда он мог подеваться. Ушёл мужичок утром в свою голубятню птиц покормить, и больше его никто и никогда не видел. Думаешь, тот голубятник единственный кто бесследно пропал в нашем городе? Таких пропавших множество. Люди уже боятся вечером из своих домов и квартир на улицы выходить. Я на свою голову захотел перед сном прогуляться. Услышал выстрелы в районе кирпичного завода, и решил посмотреть кто там кипеж со стрельбой устроил. Вот только не дошёл я до места разборки. Меня прямо на улице чекисты повязали и сюда на постой определили. Хорошо что я чист был, без пера и волыны, иначе бы меня прям там, без разговоров, к стенке поставили.

— Иван Иваныч, а давно такое в городе творится? Ну люди пропадают и всё такое?

— Давно уже. С тех самых пор, как красные в городе вновь власть взяли. Вот только раньше они не творили такого кровавого бесчинства. А самая неприглядная бесовщина началась с конца мая нонешнего года, и похоже что кровавая вакханалия продолжается до сей поры.

— Почему вы решили что казни продолжаются до сих пор?

— Так ты же сам тут недавно обмолвился, что мол дежурный по ГПУ сообщил Бергману о том, что на вокзал эшелон с осуждёнными прибыл из Новониколаевска. А сюда присылают только тех, кого суды, да трибуналы, к смертной казни приговорили. Вот и получается, что казни осуждённых людей не прекращаются и поныне. Уразумел?

— Да. Только я не понял, какой же может быть вывод из того, что мы узнали?

— Вывод тут может быть только лишь один, Светозар. Выведут нас с тобой отсюда под белы рученьки, и расстреляют возле какого-нибудь оврага вместе с прибывшими осуждёнными.

— За что?! Мы же с вами ничего не совершили?!

— Если бы было за что, чекисты нас давно бы уже к стенке поставили и расстреляли.

После таких слов я надолго задумался. В моей голове постоянно менялись мысли о том, как мне следует вести себя на допросе у старшего оперуполномоченного Бергмана, и что говорить, чтобы ненароком не попасть в список приговорённых властями к расстрелу. Иван Иваныч тоже замолчал, наверное думал о чём-то своём.

Установившуюся в помещении тишину, неожиданно прервал металлический стук в стену. Иван Иваныч встал с топчана, допил свой чай, потом ополоснул кружку горячей водой из чайника, вылив обмывки в помойное ведро, а затем вернулся на свой топчан и трижды стукнул кружкой в стену.

Дождавшись ответных трёх стуков, старик присел поближе к стене, приложил к ней кружку и приник к ней ухом. Около двух минут он слушал стуки раздающиеся из стены.

— Что вам сообщили, Иван Иваныч?

— Всё хорошо складывается, Светозар. Не беспокойся. Знакомцев твоих мои люди нашли, и весточку им от тебя передали. Оба твои знакомца уже спешат в ГПУ тебя вызволять. Ты не забудь, там на воле, нужным людям рассказать о том, что у нас в городе творится.

— А разве ваши люди не могут вас отсюда вызволить?

— У моих людей нет подходов к большим чинам и чекистам. А мелкие чины вообще ничего не решают, они только мзду брать умеют.

— Так может мне стоит своих знакомых попросить, чтобы они и вас вызволили? Скажу им, что мы с вами из одного поселения. Отправились в город, сначала вы, а потом я, чтобы узнать как можно хлеб на копчёности выменять, но до рынка мы не добрались, так как нас задержали и сюда упекли.

— А что! Такое пояснение может и за правду сойти. Тем более, что при мне, при задержании, никаких бумаг не было. Никто меня ни о чём не спрашивал, да и допроса Бергман мне ещё пока не устраивал, — от возникшего волнения он встал с топчана и начал ходить по проходу.

— Не понял. Вас тоже Бергман допрашивать должен?!

— А чего ты удивляешься, Светозар. Ведь это же его личная камера. Я в том смысле, что тут только его подследственные сидят. Ты разве не знал об этом?

— Честно говоря, Иван Иваныч, я первый раз про личные камеры слышу.

— Ну теперь не только услышал, но и знать про это будешь…

Иван Иваныч хотел ещё что-то сказать, но его речь неожиданно прервал звук открываемого дверного замка. Дверь полностью открылась и в проёме появился коридорный надзиратель.

— Скоробогатов, с вещами на выход, — хрипло сказал он и отошёл в сторону.

Я не спеша ополоснул свою кружку и убрал её в мешок.

— Присядем на дорожку, — тихо сказал Иван Иваныч.

Мы молча присели, каждый на свой топчан. В тот же момент, в дверном проёме появился другой человек.

— Здравствуй, Светозар. Ты чего там расселся и не выходишь? — по голосу я узнал Семёна.

— И тебе здравия, Семён Маркович. Да вот понимаешь какая закавыка, как только я услышал „Скоробогатов, с вещами на выход“, так мои ноги подкосились и держать не хотят.

— Почему это? — удивился Семён и прошёл в камеру. Он присел рядом со мной на топчане, и сказал: — Рассказывай, что с тобой.

— Так я подумал, что меня на расстрел отправляют.

— На какой расстрел? Что за чушь? Кто тебе такое сказал?

— Старший оперуполномоченный Бергман сказал.

— И за что он тебя расстреливать собрался?

— Он сказал, что за „сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня“.

— А ты что… его действительно убил?

— Да я того китайца даже пальцем не тронул, Семён Маркович. Во всех моих бедах виноват комиссар отряда, что на почтовом тракте заставой стоял.

— Так… Рассказывай, Светозар, всё как было, — сказал мне Семён, а потом повернувшись к двери, добавил: — Яков Ефимович, вы к нам спуститесь, или оттуда слушать будете?

— Мне и отсюда всё прекрасно слышно, Семён Маркович. Беседуйте, никто вас по времени не ограничивает.

— Давай, Светозар, рассказывай, что с тобой случилось?

— В общем дело было так. Закончился у нас хлеб в поселении, вот и решил Глава нашей промысловой артели послать людей в разные города и крупные селения, чтобы узнать, где можно поменять наши копчёности на зерно и муку. Сам понимаешь, еда без хлеба не еда. Посланные в Барнаул люди назад не вернулись, вот Глава и послал меня, чтобы я через вас мог всё про обмен продуктов разузнать, и про людей пропавших. Перед самым городом меня остановили военные, и потребовали документы. Я им предъявил бумагу выданную в нашей поселянской Управе пять лет назад. Она им чем-то не понравилась, хотя я с ней по всей губернии ездил и всех она устраивала. Они позвали своего комиссара и передали бумагу ему. Он её прочитал, а потом заявил, что она мол недействительна, так как напечатана старым имперским шрифтом. Затем он приказал бойцам задержать меня, как человека не имеющего документа подтверждающего личность, и произвести обыск моего заплечного мешка. Красноармейцы схватили меня за руки и попытались сорвать мой мешок. Я резко повернулся, а бойцы не удержавшись на ногах упали. Комиссар что-то прокричал, и на меня сзади напали. Повалили на землю, сорвали с меня мешок, оборвали рукав рубахи и связали руки за спиной. Один из красноармейцев доложил своему комиссару, что у меня в мешке два громадных копчёных окорока. Комиссар приказал изъять их в пользу Красной армии. Услышав такое, я сразу же предупредил комиссара, что „окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать!“. Он мне не поверил и приказал китайцу отведать окорока. Тот отхватил кусок и начал жевать, а потом подавился и помер. Комиссар начал обвинять меня в гибели своего бойца, но я сразу ответил, что смерть китайца на его совести. Он сильно разозлился, а когда заметил два пулевых ранения у меня на левой руке, то приказал двум бойцам, отконвоировать меня в ГПУ и передать из рук в руки старшему оперуполномоченному.