Джефф Вандермеер - Странная птица. Мертвые астронавты

Пока мы всего лишь люди, могла бы пошутить Грейсон, но лишь потому, что она одна отвечала в наибольшей мере сему заявлению.

Им светил наилучший шанс – самый близкий к нулевой версии, к оригиналу, самое достоверное эхо города; на лучшее рассчитывать не приходилось. Во всяком случае, так им сказала Мосс.

Грейсон, неугомонная лидерша троицы – если так ее можно было назвать, – прицелилась: глаз с бельмом стал ее оружием, рука стала ее оружием, и не найти во всем мире более верного прицела. Но троицу снедали беспокойные, опасные думы. Мозги всех троих трепетали от наваждений: странные созвездия, координаты очень далеких миров. Пред ними разворачивались карты ада – начерченные убийствами, отступничеством, кровью.

Так как троица наконец-то нашла дом, так как троица шла к городу, что был безоговорочной собственностью Компании, враг пришел за ними, едва они задели незримую растяжку.

Жуткие создания вздымались из песка – впрочем, то был не совсем песок. Крупицы-наниты срастались в дьяволов со сверкающими глазами, готовых воздать троице отступников по грехам их. Разинул чудовищную пасть Левиафан, жравший твердь – и изрыгавший ее обратно; вот он преобразился в Серафима со множеством крыл, затмевающих солнце. Все эти чудовища грозили клыками и когтями, дышали жаждой убийства – становившейся все более осязаемой с каждым робким шагом чудовищ. Эктоплазма, звездное вещество – как ни назови, это обретало мощь под аккомпанемент громогласных стенаний и низких гортанных стонов. Становилось сильным то, что раньше было слабым.

Лишь Мосс из всей троицы сочувствовала этим созданиям – и то потому, что с ними у нее было гораздо больше общего, чем с Грейсон или с Чэнем. Чудовища фосфоресцировали, сочились туманом практически невесомой биомассы, зелено-бирюзовыми токами – будто явились не из пустыни, а из глубокого древнего моря. Их соленость накрыла троицу – вкус палеомезозоя, достойный того уважения, что обычно выказывается старым костям, помещенным в музей.

Монстры эти были созданы для борьбы с каким-то иным врагом, отнюдь не с троицей, поэтому Чэнь, Грейсон и Мосс не сбились с шага, не обратили ни капли внимания на этих призраков. Они игнорировали производимые ими кошмарные звуки, им не было дела до их сочащихся ядовитой слюной пастей и их гротескных теней, пляшущих на раскаленном песке. И когда молекулы троицы встретились с молекулами чудищ-защитников, защита распалась – и вновь уподобилась песку.

Не всегда случалось так.

Порой, когда они шли не втроем, а разделялись, меняли обличье, тем самым делая себя слабее, стражи пожирали их, рвали плоть и сокрушали кости. Их тела они превращали в пыль, которую консервировали и надежно прятали, будто ведая, насколько опасна сама ДНК отступников. Они снимали показания с датчиков, и все доказательства этой опасности тщательно документировали – так им открывалась истинность угрозы.

Здесь, в данном городе, их поджидал и второй заслон – в образе гигантской ящерицы. Грейсон справилась с неожиданностью одним прыжком и взмахом руки – ладонь ее увенчалась острым лезвием, красная черта пересекла чешуйчатый зоб. Ящерица, рванувшаяся им навстречу из песка, была не биотехом, а естественным образом выведенным организмом – то есть, организмом бесповоротно смертным. И все же были у этой ящерицы свои причуды: одна ее лапа вдруг рванулась в небо, отделившись от тела, и превратилась в крыло, а крыло, в свою очередь, начало обращаться птицей – полноценной, способной отчитаться перед Компанией.

Но Чэнь воздел левую руку к небесам и позволил той части себя, которая идентифицировалась как «рука», оторваться, рвануться к птице, подобно звезде с зазубренными краями, и разъять ту на кусочки – просыпавшиеся дождем, подобно осколкам зеленого стекла или кусочкам яблочного леденца. Свершив атаку, звезда-рука засияла золотом в недрах огромного пустого неба – словно яркий маяк.

Чудовища сгинули. Первое испытание было пройдено. Но дальше так просто не будет, дальше все изменится. Об этом им говорило некое странное чувство.

– Они нас выследят.

– Они всегда нас выслеживают.

– Утка со сломанным крылом?..

– Уже здесь.

В этот раз утка прямо-таки поторопилась – обычно на ее приход отпускалось больше времени. Она наблюдала за их приближением из грязной лужи, где и воды-то почти не осталось. Скорее рептилия, нежели утка. Что-то ящероподобное. Что-то вроде утки – если не подходить вплотную. Порой они называли монстра темной птицей.

Утка всегда ждала их в городе. Она была постоянна, как компас со стрелкой, лишенной магнетизма. Утка ждала их на протяжении всех версий, всех лет. Была у них даже такая поговорка своего рода: сначала утка, потом лиса. В последнее время добавилось « потом рыба » (или «манта», парящая над сухим морским дном, будто воспоминание о целом косяке рыб).

Первый вопрос, который они задавали себе по прибытии, звучал так: «Утка за нас или против нас?» Если утка против – всяко жди беды. Она могла засеять в землю впереди всех только что побежденных троицей чудовищ. Или, что гораздо хуже – как только они приблизятся, проанализировать их природу и породить куда более специфическое, заточенное под них оружие. Понять, на чьей она стороне, при таком раскладе можно было только приблизившись.

Подпитывала утку некая идущая снизу сила. Ее проявлений троица ни разу не видела – но чувствовала ее, словно нависшее проклятие.

– Утка за нас, – произнесла Мосс.

– Ты это как-то неуверенно сказала, – заметил Чэнь, вытянув другую руку на манер оружия – коим она, в сути своей, и являлась; вытянул, готовый нанести свою метку на утку.

– Во всяком случае, она нейтральна по отношению к нам, – внесла оговорку Мосс, но в ее голосе все еще не было уверенности.

Грейсон разделяла беспокойство Чэня. Раньше Мосс всегда знала, что к чему – и не ошибалась. Если утка казалась ей гладкой , значит, вреда та им не причинит; а вот когда утка шершавая – значит, будет больно, очень-очень больно. Только так Мосс могла передать свое прозрение на словах.

Самой Грейсон утка виделась крошечным солнцем, источающим каскадный поток тепла и света. Ее особый глаз не мог ни проанализировать это солнце, ни проникнуть сквозь его ослепляющую ауру и понять, что за ней скрыто – соляной столб, или, быть может, нечто из плоти и крови. Никаких показателей ее зрение не выявляло – что само по себе было своего рода передышкой от видений, которые она, обретя расширенные возможности зрения, не могла развеять. Для Грейсон мир сделался непрерывным информационным фонтаном, бьющим прямо в глаза; в нем умение время от времени брать самоотвод и переваривать увиденное стоило дорого – оно помогало ей сохранять здравомыслие.