Джефф Вандермеер - Странная птица. Мертвые астронавты

И Грейсон радовалась утке со сломанным крылом, как старому знакомому. Утка напоминала ей, что даже от сломанного крыла бывает польза: нет ресурса, что может быть потрачен только и исключительно впустую. То, что с виду сломано – вполне возможно, очень даже цело.

– Значит, сперва – лисы, – сказала Грейсон. – Мы заключим пари с лисами.

Их ритуал. Если он когда-нибудь будет нарушен, ничто в мире не сберечь от нарушений.

Все трое подобрали свое снаряжение и как один двинулись через пески в город. Тяжесть пытливого, сканирующего насквозь взгляда утки легла на их плечи.

Они все равно тащились вперед – неугомонное трио, отбрасывающее долгие, угрожающего вида тени, объятые угасающим светом. Неугомонная троица людей, страстно любивших друг друга, не видевших в друг друге ничего, кроме хорошего. Через столько лет они пронесли эту любовь и это стремление; уж теперь-то нечего было им терять.

Они потерпели неудачу в последнем городе. И в предпоследнем, и в том, что был до предпоследнего. Порой неудачи протискивали их еще дальше, порой ничего не меняли.

Но, может статься, наступит час, когда определенного рода неудачи будет достаточно.

Чэнь мог видеть фрагменты будущего, но являлись они ему «только в виде уравнений». Он часто на это сетовал. Исчисления могли искалечить тело и волю за здорово живешь, а вот укрепить их им редко удавалось. Поэтому моральный дух троицы на цифры никогда не полагался. Чэнь создавал на основе своих уравнений-предчувствий стихи, потому как, по факту, для него они были бесполезны в каком-либо ином качестве, да и он никогда не был уверен, что именно видит – грядущее или былое. Сгинувшее.

Чэнь любил играть на фортепиано и запивать сытную трапезу пивом. У него огромная энергия уходила на поддержание стабильной формы, так что ел он много. А игра на фортепиано воспитывала в нем осторожность – внимание к собственным неуклюжим пальцам. Так я становлюсь более гибким, говорил он, ссылаясь на кое-какие факты из собственной истории. Ну или того, что в него было инжектировано вместо истории.

В последнее время и того, и другого не хватало – и фортепиано, и сытных трапез. Ему приходилось питаться молекулами воздуха, с которыми он часто себя ощущал взаимозаменяемым. Свои показатели он сравнивал с показателями Мосс, так как в текучих состояниях они действовали схожим образом – пусть даже и ему приходилось бороться с испарением или утратой массы, а ей, напротив, с ростом аккреции [5] Аккрецией (от лат. accretio – приращение) называется процесс захвата вещества из окружающего пространства гравитационным полем некоего тела (чаще всего подразумевается небесное) и последующее «налипание» части этого вещества на поверхность тела. , отягощением.

Их тела обрели прерывный характер. Их тела были заражены – как их плоть, так и их души.

Чэнь был зажат меж двух огней – между вероятностями и невероятностями. Всегда существовал шанс того, что рано или поздно он распадется на слагающие его части. Он стал думать о себе как о сложном уравнении, и вместе с тем – как о симфонии. Была ли, в самом-то деле, разница между первым и второй?

Уравнение Компании ускользало от разумения Чэня – возможно, из-за того, что когда-то он побывал в нем одной заплутавшей переменной. Как Чэнь говорил порой, системе ненавистен источник – его корневую систему она, как бы в издевку, превращает в лабиринт; чем больше думаешь, что понял ее, тем основательнее она тебя захватывает, и тем сильнее ты потерян.

Пока они шли, подозрительно оглядываясь на всякую тень, спрятавшуюся в очередном обшарпанном здании, они общались меж собой:

– Это место никогда не было настоящим.

– Было, – возразил кто-то, Чэнь или Мосс, какая разница.

– Под настоящестью я подразумеваю долговечность.

– Значит, настоящее попросту не существует.

– Существует, еще как.

Пожалуй, полноправно настоящей была удерживающая их от распада связь – протянувшаяся через все версии.

Сияющая звезда-рука Чэня занялась пламенем еще до того, как они пошли дальше. Так и сгорела, не упав – и облачко пепла, храня зыбкие очертания пальцев, скользнуло вниз по воздуху в ласкающем жесте, и распалось, так и не достигнув земли. Бывает. К утру вырастет еще одна. Но он и эту, старую, какое-то время еще чувствовал. Как она плыла по воздуху, как становилась ничем: приятное ощущение исчезновения.

Рука как бы приспустила завесу с того, кто создал ее (вместе с Мосс): самого Чарли Икса, которого Чэнь предпочитал воспринимать как пропавшего четвертого члена их отряда. Напрасная надежда: в разных версиях – ни одной зацепки. Ничего такого, что могли бы засечь острые чувства Грейсон – ничего такого, что могло бы удовлетворить желание Грейсон всадить пулю в мозги Чарли. Слишком поздно.

Чарли Икс красовался на той части школьной доски, о которую потерлись, размыв все написанное, и теперь никто не мог решить это уравнение. Осталось им только знание о том, что первоначальный ответ – неверен.

– Так о чем бишь я?..

– Что, уже теряешь суть? Суть – защита!

– Да у меня таких сутей – еще целых три.

Неужели они все утрачивают суть по ходу своего паломничества?

Даже если так, Мосс – в самом выигрышном положении. Для нее суть была роскошью. Мосс служила картой, входом и выходом, главой грабительской шайки и планом ограбления единовременно.

Уравнение Чэня представляло собой стену из кругов со знаками плюс между ними, и некоторую базовую геометрию в довеске, которая доказывала, что был он чем-то большим, нежели простая сумма его частей. Арифметика объединяет.

В случае Мосс все было не в пример запутаннее. Мосс любила лишайники и мхи, морскую соль и пляжи. И еще она любила оценивать наугад геологический масштаб всего и вся. И клубнику – она любила ее даже теперь, когда клубники не сыщешь днем с огнем. Кроме того, Мосс любила спасать животных и растения, что нуждались во спасении. Она верила, что они это заслужили.

В основе жизни Мосс лежало своего рода преступление, очевидцем коему отчасти выступал Чэнь – но о нем он никогда не рассказывал Грейсон, будто боясь разбередить некую рану. Сама же Мосс эту правду о себе обнесла стеной, высокой и нерушимой. Грейсон, открытая донельзя, могла лишь завидовать такой обороне.

И все же порой ее особый глаз улавливал определенные намеки – глаз, что был настолько открыт всему чуждому, что порой оказывался одновременно открыт и закрыт. Глаз Грейсон зрил: вот Мосс бредет сквозь вихрь снежинок, вот выходит из жерла туннеля, вот – выбегает из горящего здания; все эти воспоминания будто бы просочились за заслон без ее ведома. Возможно, они служили созданной только лишь для отвода глаз иллюзией, проекцией. Как понять? Как разобраться?