Джефф Вандермеер - Странная птица. Мертвые астронавты

Но нет: мерцание под водой, как затопленное пламя. Запах тлеющих опавших листьев. Мерцание углубляется, расширяется.

Ты оставляешь еще одно послание в грязи. Такие слова могла бы написать твоя мать в поздравительных открытках – пишет одно, на ум идет совсем другое:

Береги себя. Держись. Да хранит тебя бог.

<< Демоны могут прийти из будущего и заразить прошлое. Демоны могут принять форму гигантской рыбы, чтобы проглотить ее целиком. Демоны могут говорить с тьмой. В самой тьме не было ничего плохого. Она любила тьму за то, что та скрывала ее, успокаивала и охлаждала. Но демоны насыщались тьмой, пьянели от нее. Демоны могли забыть принять любую форму – просто поглотив тьму и став тьмой.

Демоны теперь жили на заброшенной фабрике, как и в Городе. В наказание Городу? Непонятно.

В церкви, всего один раз, мать девочки читала проповедь. Никто не знал, кроме девочки, что проповедь была о том, что ее мать злилась на отчима за то, что он ушел. А может быть, кто-то из горожан догадался, но ему было все равно.

Демоны жужжали вокруг головы ее матери, извергаясь из ее рта, как будто рот ее матери был полон мух. Хотя было бы лучше, если бы это были просто мухи. Эти не-мухи вспыхнули крошечным пламенем, и пламя превратилось в мерцающее лицо, выкрикивающее слова, которые только что произнесла ее мать. И хоть никто этого не заметил, все сидели на скамьях напряженные-напряженные, с застывшими улыбками, примерзшими к лицам, потому что хоть они и не различали демонов, зато прекрасно видели ее мать – и увиденное им не нравилось.

Но девочка не стала рассказывать об этом матери, боясь, что та снова покрошит таблетки в полужидкий омлет, подаваемый к завтраку, или просто втянет ее в очередную ночную перебранку – перебранку, которую девочка не начинала и начинать не желала.

В тот день, когда она пришла домой из школы и обнаружила, что все в ее комнате разбито или разорвано, разбросано в беспорядке, мать сказала: ей нужно убраться.

– Демоны пришли, – заверила она ее. – Наказать тебя.

В чем тогда разница между собственной семьей и демонами ? По правде говоря, некоторые демоны когда-то были людьми, делавшими плохие вещи, иногда даже не по своей воле. Не зная лучшей доли, люди становились демонами, вот такая вот интересная загвоздка. В конце концов девочка поняла, что это все вряд ли имеет значение. Порой она думала, что если что-то и стоит писать кровью, то только – имя матери>>.

В лесу, ночью, когда лунный свет тускнеет, ты видишь, как движется тьма. Ее исторгает фабрика – разверзается, точно пасть, грозя рано или поздно сомкнуться на твоей голове и все разрушить.

Кто-то крадется к мосту, к туннелю. Кругом так тихо – даже на разыгравшееся воображение не спишешь. Кто-то движется, кто-то скользит в темноте, будто темным крылом осеняет, будто чудовищная глава бросает тень поперек теней ветвей – и поглощает их. И слышатся неспешные шаги – негромкие, о двух ногах, а не о четырех.

Ты завернулась в тряпки, прячешься. Притворяешься мертвой – и чтобы ничто человеческое тебя не выдало. Смотришь сквозь завесу грязной белой марли на бледную мглу, что окутала пространство под мостом.

Вот тогда-то она и надвигается, прикинувшись невидимкой. В своем камуфляже – некая форма, собранная из разнородных, не подходящих друг другу. Гибкая, но тяжеловесная. Будто бы тонкая, будто бы толстая. Рептилия, сильно смахивающая на птицу. Столь зоркая, даже во мраке, что ты ощущаешь этот тянущий взгляд на себе. Будто берет за свисающую ниточку и распутывает тебя. Буксирует. Дразнится.

Но ты же только того и хочешь, верно?

Со стороны, откуда она приходит, несется вонь – антисептик и свежая кровь. Запах будто сам по себе – какая-то нематериальная часть существа, тоже ищущая; возможно, тварь воспринимает мир абсолютно иными чувствами, не такими, как у тебя, и, быть может, она найдет тебя не глазами. Когда найдет – сожрет живьем.

Туннель закупорен ею с одной стороны, точно пробкой.

Ты чувствуешь себя в ловушке. Подступает удушье.

Света белого не увидеть более, вечно смотреть в ничто, в никуда…

Многие жители леса перешли на ночной образ жизни. Ты говоришь себе это, когда чудовище приближается. Они предпочли раствориться в ночи, так как день стал им слишком опасен. Так тебе сказал один бездомный. Биолог. Уволенный. Опороченный. Канализированный Компанией. В отличие от тебя, туннельной жительницы, тот мужчина предпочитал дикую местность; он любил ее. Так вот потом он исчез. Но от него ты узнала, что дикобразы любят фрукты. Что лис, даже если у него синяя шерсть, может явиться что днем, что ночью.

Пульсация, кинетика, преисполненность чем-то, что близко к жизни твоей насущной – нечто внутри тебя знает гораздо больше, чем ты сама. Оно предвидит будущее. Оно просчитывает на несколько шагов вперед, даже если сама ты ничего не можешь предпринять. Например, ты видела лишь одного бледного человека в своих снах, и он падал на ложе из роз, становившихся снежными шарами, а шары те преображались в мириады новых миров. И в каждом из этих миров был горящий сарай и бледный человек на противоположном берегу, и ты не можешь вспомнить, снился ли тебе этот сон и раньше, до того, как ты впервые увидела бледную троицу наяву.

Какие-то выдержки из дневника, когда ты достаешь его вновь на рассвете, в этом странном сиреневом свете, при котором ты все гадала – миру конец или только начало… почему они, выдержки эти, кажутся знакомыми? Демоническая сущность, согласно дневнику, способна принимать множество форм. Порой она похожа на труп и кажется пойманной в ловушку агонии. На одном из рисунков она живет внутри алхимического пузырька воздуха и воды, защищенного крутящейся стеной пыли и песка. Своего рода мягкая внешняя оболочка. Как будто что-то ждет, чтобы родиться. А порой на демоне маска летучей мыши – он как бы примеряет роли.

Пытаясь унять дрожь, ты рассказываешь папоротникам и грязи свою правду – то, что считаешь правдой: детскую сказку, однажды поведанную тебе матерью. Если она и повторяла ее позже, то – всегда с желчью, с сарказмом, так что тебе кое-что пришлось изменить. Она говорила: раз веришь в такое – ты еще ребенок.

Итак, сказка: над всем лесом за их домом и маленьким сараем, над всем-всем и над всеми-всеми… властвовал лесной разум, спящий беспамятным сном, бесхитростный. Он был сотворен из земли и деревьев, облаков и птиц. Но на самом деле он все-таки бодрствовал – так, как не может бодрствовать ни один человек. Его сон не был сном. Его ум не был умом. Человек никогда не смог бы постичь его мудрость, лишь растащить ее кусочек за кусочком, развенчать. Но пока оставался хотя бы маленький кусочек, он не мог умереть. И никогда не умрет.