Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том третий

На обратном пути мы набрали целый мешок черного камня из разных жил, увезли его в стан, а стволы тополей за ненадобностью оставили у этих холмов.

У палатки мы застали нежданных гостей - двух калмыков, сидевших у огонька, на котором варился наш обед, и беседовавших с моим приемышем; последний сказал мне по-русски (я уже выучил его родному языку):

– Они меня очень испугали! Прискакали к палатке и кричат: как ты смел остановиться на нашей зимовке и травить наш корм! Складывай свои пожитки и уезжай, откуда приехал. Грозили забрать лошадей. Насилу я уговорил их подождать, пока вы вернетесь к обеду. Я сказал им, что мы только вчера прибыли сюда и что русский купец поехал осматривать развалины города.

Мы спешились, поздоровались с гостями и ответили на обычные вопросы, откуда, куда и зачем. Я успокоил хозяев этой зимовки - следы их юрт мы и видели возле рощи - заявлением, что мы сегодня уезжаем.

– Вот мы захотели увидеть развалины этого большого старого города, - закончил я, указывая на его окраину.

Калмыки рассмеялись. - Никакого города здесь нет и никогда не было. Если бы когда-то здесь был город, мы бы это знали от наших предков и от лам нашего монастыря. Кто рассказал вам, что здесь был город, тот обманул вас.

– Но как же, - возразил я. - Ведь здесь много домов, башни, целый дворец, большое кладбище с памятниками.

– И оконные стекла валяются везде, а в стенах сидят ядра, которыми стреляли неприятели, которые завоевывали город и вероятно убили всех жителей, - прибавил Лобсын.

– Нет, люди здесь никогда не жили, - ответил один из калмыков. - Эти здания, башни, улицы, дворцы - все это творения нечистых духов подземного мира. Мы живем близко и слышим, как эти духи воют и плачут, когда бушует ветер в зимнюю ночь.

– Ну, вот видишь, Фома, - заявил Лобсын. - Я вчера уже сказал тебе, что это нечистые духи сделали подобие людского города.

Неудача наших раскопок согласовывалась с объяснением калмыков.

Мы, конечно, угостили приезжих чаем и баурсаками, не поскупились даже на несколько кусочков сахара.

После угощения я вспомнил, что мы привезли с собой мешок черных камней из города, чтобы попробовать, не уголь ли это. Я принес из палатки несколько кусков, показал их калмыкам и спросил, что это такое, знают ли они, что этих камней много в городе?

– Это мы знаем, - ответили они, - это горючий камень, такой же, как тот, который китайцы копают в Темир-таме. Но мы его не употребляем, он очень сильно дымит и воняет, когда горит в юрте; видно, что это тоже творение нечистых духов.

Я положил куски на костер. Они очень скоро вспыхнули, загорелись длинным пламенем с густым черным дымом и при этом сами стали плавиться и растекаться. Запах дыма действительно был неприятный, но как топливо в печах этот уголь, конечно, годился. Я сказал это калмыкам.

– В нечистом городе этого камня немного, - ответил один из них, - а до Чугучака отсюда далеко. Если тебе нужен такой камень - копай его в Темиртаме, там его много, а возить в город гораздо ближе.

– А вот у южного подножия Джаира, недалеко от брода Тас-уткель на реке Манас такого земляного угля целые горы, - сказал другой.

– Верно, верно, - подтвердил первый, - и там из этих холмов течет что-то жидкое черное вроде масла. Его наши ламы собирают для лекарства. Оно так же горит и воняет, как этот камень.

Лобсына это сообщение очень заинтересовало и он расспросил гостей, как туда проехать. Оказалось, что до этой местности хороший день пути, а оттуда до Чугучака через Джаир всего 5-6 дней, т. е. даже ближе, чем от нашей стоянки на реке Дям.

– Ну, вот, Фома, - сказал Лобсын, когда гости уехали, получив обещание, что мы сегодня же оставим их зимовку - поедем теперь туда. Здесь в этом нечистом городе мы никаких кладов не нашли, только зря копали и время потеряли. Посмотрим там горы черного камня и черное масло - ведь это тоже клады. Горючий камень будем возить в Чугучак продавать и масло тоже.

Я, конечно, согласился. Времени у нас было еще много, а неудачу раскопок возместить находкой чего-нибудь интересного, конечно, было заманчиво. Переждав жаркие часы, мы свернули свой стан и поехали. Лобсын повел нас через луга и рощи долины Дяма прямо к ее правому берегу, где по указанию калмыков, в крутом обрыве был удобный подъем по глубокому оврагу. Поднявшись, мы очутились опять на черной щебневой Гоби; но здесь она была не так широка, как севернее, и через полчаса езды мы миновали ее; начались заросли чия, кусты, кое-где рощицы, перемежаясь с сухими руслами.

– Это - низовье реки Дарбуты, - сказал Лобсын, - той самой речки, в верховьях которой стоят мои юрты и первый золотой рудник, где мы с тобой были. Эта речка течет по всему Джаиру, сначала поперек, а потом вдоль, и тут, выйдя из гор в Гоби, разливается по рукавам и пропадает. Вода здесь бывает только весной, когда снег тает, но ключи попадаются, и колодцы есть.

По такой местности мы к вечеру прошли до озера Айран-куль у восточного конца Джаира и остановились на его берегу, выбрав чистую площадку возле залива, окаймленного большими зарослями тростника.

Вода в озере была пресная; в него впадала река Манас, знакомая нам по поездке в Урумчи; там это был могучий поток, через который брод был возможен только рано утром. Но на длинном пути поперек широкой Джунгарской впадины он потерял много воды и впадал в, озеро в виде небольшой реки. Но при этом небольшом притоке вода в озере должна была непременно стать хотя бы солоноватой, если бы не было стока в виде речки, текущей из этого озера дальше и впадающей в то же озеро Айрик-нур, в котором кончается река Дям. Это Лобсын узнал от калмыков, расспрашивая их о дороге к горам угля и масла.

На воде не видно было плавающих птиц, хотя из зарослей по временам доносилось кряканье уток. Очевидно, они уже сидели в гнездах и выплывали на открытое место только рано утром. Зато в воде мальчики обнаружили много мелкой рыбы, и им удалось поймать с помощью мешка несколько штук. Я предложил было сварить уху, но Лобсын запротестовал - монголы не ловят и не едят рыбу. Мне пришлось поджарить рыбок, наткнув их на палочки, как шашлык; они оказались вкусными, но очень костлявыми.

После душных вечеров в роще у развалин, которые до полуночи дышали жаром, ночлег на берегу озера был очень приятен. Выплыла луна в начале ущерба и вдоль всего залива потянулась серебристая лента вдаль. Легкий ветерок шелестел в камышах, окаймлявших темными стенками водную гладь, поднимая на ней мелкую рябь, и вся лента дрожала и переливалась. В зарослях порой крякали утки, а с холмов подножия Джаира, позади палатки, иногда доносилось заунывное завывание волка, на которое наши лошади, привязанные вблизи и жевавшие с аппетитом зеленый тростник, отвечали всхрапываньем. Где-то далеко чуть слышно кричала сплюшка, а ближе на озере ухала выпь. По небу в стороне от луны медленно плыла широкая пелена мелкокурчавых облаков, похожая на распластанную шкуру белой мерлушки. Мальчики после ужина скоро улеглись в палатке и что-то шепотом рассказывали друг другу, пока не уснули, а я и Лобсын долго еще сидели у потухшего огонька и любовались красотой тихой ночи на берегу озера. Собака, лежавшая вблизи лошадей, растянувшись и положив голову на передние лапы, избавляла нас от караула. При малейшей тревоге она подала бы сигнал, и Лобсын, по привычке спавший очень чутко, проснулся бы сразу.