Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том первый

Так прошло больше часа. Стало смеркаться. Хун все чаще поглядывал на небо, начинавшее уже принимать фиолетовый оттенок. Пао угрюмо молчал, с трудом передвигая ноги. Наконец, он не выдержал.

— Я не могу больше итти, Хун, я ужасно устал.

— Ну, присядь, а я сбегаю на вершину и посмотрю, не видно ли нашу долину.

Пао опустился на щебень возле ружья, снятого Хуном, и сразу заснул. Хун стал взбираться на соседний холм в надежде, что с его вершины увидит впереди долину Чий Чу и ряды серых фанз рудничного поселка. Он тоже сильно устал и с трудом доплелся до вершины. Но ни долины, ни поселка не было видно. До серого, пыльного горизонта продолжались те же холмы, точно внезапно застывшие волны унылого черного моря. Хун посмотрел вправо и влево, оглянулся назад — везде одно и то же. Кое-где удручающее однообразие мрачных горбов нарушалось несколько более высокой, но такой же черной и круглой вершиной.

«Мы заблудились», — со страхом подумал Хун. Но мальчик не потерял присутствия духа.

«Переночуем здесь, — решил он, спускаясь с вершины. — Вода и сухари у нас есть, сварим чай. Волков отгонит огонь, да и ружье у нас есть. А завтра видно будет Кату, и мы узнаем, куда итти».

Только мысль, что Мафу останется без ужина и обнаружит исчезновение ружья, несколько тревожила его.

Внизу он застал Пао крепко спящим, и никакие толчки и оклики не смогли его разбудить. Между тем нужно было использовать немногие минуты, оставшиеся до наступления темноты, чтоб набрать побольше топлива на ночь. И Хун, не теряя времени, принялся за дело. Котловина, в которой они остановились, оказалась довольно богатой кустами, и мальчик, не жалея рук, ломал и вырывал с корнем все, что могло служить пищей для огня, стаскивая охапки хвороста к тому месту, где безмятежно спал Пао. При этом он отдал предпочтение окраинам котловины, считая, что кусты, ближайшие к месту ночлега, можно будет ломать и позже, при свете костра.

К тому времени, когда совершенно стемнело, возле Пао вздымалась уже целая копна топлива. Хун достал огниво, высек огонь и развел небольшой костер, затем выбрал из кучи хвороста прут покрепче, воткнул его одним концом в землю, на. другой повесил чайник, а середину подпер развилистым сучком. Достав сухари и кусок вяленого мяса из корзины, он уселся возле огня в ожидании, когда закипит вода в чайнике.

Ночь уже наступила, и на небе сквозь пыль тускло мерцали звезды. Костер бросал колеблющийся свет на ближайшие полузасохшие кусты и на склон холма, у подножия которого расположились мальчики. Края котловины тонули в полумраке, сквозь который еле виднелись склоны других холмов, такие же черные, как и небо над их вершинами.

Хун, подкладывая хворостину за хворостиной в костер, беспокойно оглядывался, опасаясь появления волков.

Но вот крышка чайника застучала, а из носика выбросило струйку воды на горячие угли, которые сердито зашипели и погасли. Хун подцепил палочкой дужку чайника, снял его с огня, заварил щепотку чаю и стал расталкивать Пао, лежавшего рядом с ним.

— Пао, Пао, вставай, будем ужинать! Пао, слышишь, вставай же!

Пао присел, потянулся, протер глаза. Обведя взглядом окрестности, он увидел кругом желтые кусты, освещенные костром, над собой — бездну черного неба и сказал со слезами в голосе:

— Зачем ты разбудил меня, Хун? Лучше бы я спал до утра…

— Я тоже хочу спать, мы должны чередоваться, — возразил Хун обиженным тоном.

— Ну, хорошо, — согласился Пао. — Попьем чаю, а потом ты уснешь, а я буду караулить.

— Только смотри, не усни. А то костер потухнет, и нас съедят волки.

Мальчики пожевали вяленого мяса, нарезанного маленькими кусочками, потом выпили по очереди по чашке чаю с сухарями. Пао хотел было еще, но Хун не дал: нужно оставить воду на утро.

— Теперь я лягу спать, — сказал Хун, — а ты сиди и подкладывай в огонь по одной хворостине, чтобы все время горело, потом разбудишь меня.

— Как же я буду знать, когда тебя будить?

— А вот что я придумал. Ты считай, не торопясь, до сотни. Вот так: один, — два три… Насчитаешь сто — и положи один камешек. Потом считай опять до ста — и положи второй. Когда у тебя наберется пятьдесят камешков, тогда разбуди меня.

Хун растянулся на щебне вблизи огня и закрыл глаза. Пао уселся рядом так, чтобы видеть лицо товарища, и начал считать, поглядывая то на костер, то на Хуна. Через некоторое время он сказал:

— Хун, ой, Хун!

— Чего тебе? — сонно спросил тот.

— Я уже сосчитал до ста.

— Положи камешек и начинай сначала. Но если ты каждый раз будешь мне заявлять об этом, я не усну.

— Мне страшно, когда ты молчишь и лежишь с закрытыми глазами.

— Считай и не думай. Все равно я не буду тебе отвечать.

Огорченный Пао замолчал и снова принялся считать, время от времени вытаскивая хворостину из кучи, лежавшей рядом, и подкладывая ее в огонь, который то вспыхивал, трещал и дымил, то медленно затухал. Наблюдая за костром, Пао иногда сбивался в счете или останавливался; потом, чтобы наверстать время, начинал считать быстрее.

Возле мальчика набралось уже тридцать два камешка. Он клал их кучками, по десяти штук, чтобы знать, когда начнется пятая и последняя. Кругом все было тихо, пустыня молчала, и только потрескивание костра и легкое дыхание Хуна нарушали торжественную и жуткую тишину ночи. Легкий дым, иногда со снопом искр, поднимался прямо наверх в спокойном воздухе, исчезая в черной глубине неба.

Вдруг издалека донесся глухой гул, и Пао замер, прислушиваясь и забыв о счете. То усиливаясь, то ослабевая, этот гул постепенно приближался, долетая порывами, которые временами напоминали рев и топот огромного стада, временами свист и жалобные стоны. Воздух заколебался, и огонь стал метаться в разные стороны.

Пао не знал, что это сильный порыв ветра пронесся по ущелью гор Кату, и смотрел расширенными глазами в ту сторону, откуда доносились странные звуки. Что это? Стая волков несется или мчатся преследуемые ими антилопы? Или это демоны воздуха затеяли игру в темноте ночи? Он уже протянул руку, чтобы разбудить Хуна. Но внезапно все затихло, и Пао успокоился. «Пронеслись мимо», — подумал он. Вспомнив о счете, он решил, что наверно успел бы за это время сосчитать раза два-три до ста, и прибавил в четвертую кучку два камешка, потом подумал и прибавил еще один.

Странный шум больше не возобновлялся, и Пао спокойно считал, радуясь, что уже четвертая кучка кончилась и скоро он сможет разбудить Хуна. Его сильно клонило ко сну, веки смыкались, голова падала на грудь, и он сбивался со счета. С усилием стряхивал он с себя дремоту, хватался за хворостину, чтобы сунуть ее в огонь, и старался вспомнить, на какой цифре он остановился. Когда это ему не удавалось, он просто клал камешек в кучку, полагая, что успел бы сосчитать очередную сотню, если бы не задремал, и усердно начинал новую; но с половины ее счет замедлялся, и дремота снова одолевала мальчика.