Сергей Соломин - Ошибка биолога [Избранные сочинения. Т. II]

В голове Ивана Петровича сложился даже план некоторых реформ по бухгалтерскому отделу, от которого отчетность предприятия значительно бы выиграла. Являлась даже мысль о подаче докладной записки в правление.

Но на деле все кончалось одними мечтами и пробой изложить свой план на бумаге.

Это удавалось, и сам Иван Петрович удивлялся легкости своего слога и умению излагать все обстоятельно, последовательно.

Но работа увлекла ненадолго.

— К чему? Все равно ничего не выйдет!

Больше того: подай он докладную записку, наверно попросят оставить службу.

Жизнь уже учила Ивана Петровича и он цепко держался за то, что есть, стараясь угодить «дураку» Филиппову. Даже лебезил перед ним, унижался без всякой надобности, единственно из заячьего страха лишиться своих ста рублей в месяц.

А Филиппов по хамской манере человека с твердым положением относился к Чернобыльскому свысока, презрительно, даже и видимо не любил его заискиваний.

Часто его грубо обрывал, иногда намеренно не слыхал, что он говорит, и вдруг словно просыпался:

— Так вы что говорите?

И Чернобыльский почтительно повторял иногда и два и три раза одно и то же, а Филиппов все не мог взять в толк, в чем дело.

— Говорите короче и яснее. А то вы точно газетную статью пишете. Так ведь там, батенька, автор построчные получает, а здесь вы у меня время зря отнимаете.

Бывало и так, что Филиппов нетерпеливо его перебивал:

— Ерунда! Черт знает с чем ко мне лезете. Делайте свое дело — большего от вас не требуется, а вы с фантазиями…

И это в ответ на глубоко продуманный доклад Ивана Петровича.

Идя домой, в свою меблированную конурку, Иван Петрович в крайне резкой форме излагал мысленно свое негодование:

«Идиот, зазнавшийся хам. Ведь он сын лабазника, учился в коммерческом и, кажется, не кончил. И мне, университетскому… Я должен был ему прямо в глаза сказать: потрудитесь быть вежливей, наши служебные отношения не исключают порядочности в обращении».

И много, очень много мысленно выговаривал он Филиппову. И не заметно для себя становился уже не подчиненным, а начальником Филиппова, увольняющим его за неспособность.

— Нам такие не нужны! Найдутся с высшим образованием.

Говорил так сам с собою Иван Петрович иногда до самого дома. Случалось ему и миновать свою квартиру и только, пройдя улицу, две, опоминался он и, стыдясь своей рассеянности, возвращался обратно. В эти минуты ему казалось, что все прохожие смотрят на него — кто с любопытством, кто с насмешкой и все узнают, что он замечтался и прошел мимо своего дома. Даже городовой ухмылялся под молодецким рыжим усом.

Иван Петрович чувствовал себя словно раздетым донага. И все его рассматривают, обращают даже внимание на большое темное пятно на ноге, скрытое под одеждой, хохочут, издеваются.

И он, как затравленный заяц, быстро взбегал на пятый этаж, звонил и не входил, а пугливо прятался в свою комнату.

Сердце отчаянно колотилось в груди.

Зеркало отражало бледное лицо с трясущейся нижней губой и широко раскрытыми глазами.

Когда проходил этот припадок, Чернобыльский сразу чувствовал себя ослабевшим.

— Что это со мною? Простудился, заболел?

И решал, что просто «нервное».

Есть, однако, не мог и обыкновенно ложился отдыхать на диван. Задремывал, но чаще мысли вихрились и прыгали по поводу разных обстоятельств жизни и Чернобыльский опять принимался за их переоценку.

Например, вчера он играл в «21» у знакомых и проиграл, хотя однажды удалось снять порядочный банк. А потому проиграл, что не пользовался счастьем, когда везло, не увеличивал ставок.

Еще и потому, что от выигрыша ему стало как-то не по себе.

Все смотрят и сильно подозревают в чем-то. Это Иван Петрович испытывал, и когда держал банк.

Откроет 20, 21, побьет партнера и — сейчас кто-нибудь скажет:

— Ловко, Ванечка, сделано! Да у тебя поучиться нужно!

Чернобыльский знает, что это шутка, и никто его за шулера не считает, но все-таки испытывает неловкость, какое-то особо неприятное ощущение, словно его кто-то грубо и фамильярно пощекотал.

И, чтобы доказать, что ему все равно, начал ставить и ставить, когда не везло, спустил все выигранное и свои также.

А теперь, лежа на диване, рассуждал здраво и твердо:

— Карты есть карты! Кто боится проиграть, пусть не садится в азартную игру, церемония тут не у места.

Иван Петрович прекрасно знает, как надо играть и пользоваться счастьем. И мысленно переживал вновь игру, но играл уже как следует, рисковал, удваивал куши вовремя, вовремя и воздерживался.

И не обращал ровно никакого внимания на приятельскую провокацию: «Они нарочно подводят и я сдуру поддаюсь».

Но бывали в жизни Ивана Петровича случаи, при воспоминании о которых лицо заливала краска стыда и хотелось спрятать голову глубоко в плечи.

Он не сумел ответить на кровную обиду Петушкова, сказанную при других в ресторане. Просто промолчал и все смотрели на него с удивлением и насмешкой, и он не знал, куда деваться от стыда и сознания своего бессилия защитить себя прямо и резко, по-мужски.

Но зато, вернувшись домой, он ответил Петушкову, как следует, больше того — ударил его по щеке так, что тот скатился со стула на пол и взвыл глупым, жеребячьим голосом. И все это Иван Петрович чувствовал и видел словно в действительности, а не в мечтах.

Много таких случаев испытывал Иван Петрович и всегда был умен, дерзок, находчив и смел как говорится, задним числом.

Он ясно сознавал, что делает все не так, но ни на минуту не относил этого к проклятой робости и забитости, а был твердо убежден, что ему ни в чем не везет и что виновником этого является какая-то вне его лежащая сила, злая, враждебная, вечно его преследующая.

Сначала это были «враги» и такие-то люди, явно его ненавидящие и под него подкапывающиеся. Потом сознание подсказало слово: «судьба».

В этом было что-то предупределительное, не зависящее от его воли.

Но и «враг» и «судьба» не удовлетворяли напряженно ищущего воображения одинокого, забитого человека.

Было еще что-то, что не поддавалось объяснению, какая-то гнусная игра, подлая интрига, подкоп вечный, неизменное подставление ножки и подкладывание свиньи.

Но кто этот «он» или «они» в реальном мире, Иван Петрович никак не мог догадаться, потому, что по совести, какие же у него, никому не нужного, неинтересного, были враги и какая таинственная судьба станет заниматься таким ничтожеством?

Хотя почему, однако, ничтожество, когда в душе Иван Петрович чувствует себя иногда Наполеоном?

Нет, тут что-то не то…

В это воскресенье, как и во все другие предшествовавшие, Иван Петрович долго лежал в постели и читал газеты, которые ему за дешевую плату приносил газетчик «с возвратом».