Андрей Максимов - Самоубийство Земли [Повести и рассказы]

— А еще долго?

— Часа три. Может, чуть больше. Но ничего интересного вы тут не увидите.

Если бы Гард не чувствовал себя столь погано — он бы, конечно, встал, поблагодарил Кински и ушел домой с чувством выполненного долга. Но комиссар чувствовал себя плохо. Значит, относился к самому себе с повышенным вниманием. Боялся дать самому себе поблажку.

— А нельзя прокрутить? — спросил комиссар.

— Пожалуйста, — Кински был сама любезность.

Мак быстро забегал по земляной дороге туда-сюда, а потом быстро-быстро направился к усадьбе, белеющей вдали.

Кински включил нормальную скорость и заметил:

— Комиссар, поверьте, вы напрасно тратите время. Здесь нет ничего интересного.

— Давайте посмотрим самые последние кадры. Самые-самые. После которых оборвалась жизнь Мака.

— Пожалуйста, — согласился Кински. — Хотя и в них вы вряд ли что увидите криминальное…

Александр Мак по-прежнему шел по дороге.

— Ну как? — спросил профессор.

— У вас в прошлом приятная работа, — заметил Гард. — Ходи себе, дыши вкусным воздухом. — Вдруг он впился в экран взглядом, потом вскочил со стула и заорал. — Стоп! Стоп! Остановите, умоляю вас!

На экране шло лишь белое изображение пустоты.

— Немедленно верните последние кадры, — голос Гарда срывался.

— В чем дело? — растерялся Кински.

— Верните, я сказал.

— Я спрашиваю вас: в чем дело? — Кински посмотрел на Гарда, и в его взгляде комиссар увидел испуг.

Но Гарду было не до этого.

И снова Александр Мак шел по дороге, вот он обернулся, так, будто его позвали.

Он обернулся так, будто его позвали.

— Стоп! — снова крикнул Гард. — Вы видели?

— Что такое?

— Вы заметили его реакцию? Заметили? Так реагирует человек, когда его позвали. А кто, скажите, может окликнуть человека-невидимку?

— О, Господи, комиссар, — Кински опустился в кресло. — Я и не подозревал, что в полиции работают такие фантазеры. О чем вы? Мало ли что отвлекло Мака? Может быть, топот копыт или крик человека.

Гард выпил виски, потом попросил:

— Давайте еще раз.

Комиссар забыл про усталость: он напал на след. А настоящие комиссары не могут чувствовать усталость и след одновременно.

Снова пошло изображение.

— Пожалуйста, в замедленном темпе, — Гард уставился в экран. — Смотрите, смотрите внимательно. Видите, Кински, вот он поворачивается. Стоп! Да остановите вы! Дайте крупно его глаза. Еще крупней. Вам не кажется, что так смотрит человек, когда он узнал кого-то? Дальше изображение. Вам не кажется, что так поднимает руки человек, когда он хочет кого-то поприветствовать?

И опять — белая полоса.

— Жаль, что машина времени сломалась, — вздохнул Кински.

— Вам не кажется, что она сломалась очень вовремя?

— Но, комиссар, признаться, я не увидел ничего такого, что увидели вы.

— Именно поэтому, профессор, вы — историк, а я — комиссар полиции. Если угодно, факт убийства не оставляет для меня сомнений, и я намерен просить у вашего Директора карамболь.

— Не даст, — уверенно сказал Кински.

С тех пор как появилась машина времени, полицейские стали использовать ее в своих целях. Ну, право слово, как просто: отодвинуться чуть-чуть в прошлое, самому попасть невидимым на место преступления и все увидеть своими глазами. Операция по проникновению в прошлое ради добычи криминальной информации и зашифровывалось словом «карамболь». Имелось в виду, что никто из посторонних не догадается, о чем идет речь, когда какой-нибудь полицейский скажет эдак небрежно: «Я вчера карамболился немного. Очень устал».

Как вы понимаете: едва слово стало секретным — все сразу узнали его истинное значение.

Разрешение на карамболь давал лично Директор Института Истории Земли. И это было правильно: во-первых, если каждый желающий полицейский полезет в прошлое — машина будет работать только на полицию. А во-вторых, карамболь внес в жизнь большую путаницу: некоторые полицейские прыгая в ближайшее прошлое, там и оставались, чем нарушали нормальный порядок вещей, а другие, благородные, вместо того, чтобы внимательно проследить за преступником, предотвращали преступления, снова мешая нормальному течению истории.

— Директор на «карамболь» разрешения не даст, — повторил Кински.

— Придется его уломать, — возразил Гард.

— Не удастся.

— Тогда придется на него повлиять как-то иначе, — Гард закурил свою дешевую сигарету. Так всегда в трудную минуту поступают комиссары.

— Значит, вы твердо решили карамболиться в прошлое? — Кински пододвинул комиссару пепельницу и закашлялся от дыма.

— Благодарю вас, профессор, вы мне очень помогли, — Гард поднялся и протянул Кински руку. — Поверьте, мне было приятно с вами по знакомиться.

Но профессор протянутой руки не взял. Он посмотрел на Гарда, словно оценивая, и сказал:

— Вижу, комиссар, что вы не отступите. Вы не только наблюдательны, но и упорны. Что ж, значит лучше решить все сразу. Карамболь вам предоставляю я.

— А вы имеете такие права? — наконец опустил руку Гард.

— Я имею такие возможности. И давайте не откладывать. Сегодня вечером вас устроит? И прошу вас, приходите один, потому что, если кто-нибудь узнает, что я дал вам карамболь… В общем, сами понимаете.

— Спасибо, профессор.

— На здоровье, комиссар Гард. Мне ведь и самому небезынтересно узнать, кто убил Александра Мака… Если его, конечно, убили. Ну так что, договорились?

И они пожали друг другу руки.

Вечером, когда все коридоры Института гулко отдавали пустотой, Гард подошел к кабинету профессора Кински. Постучал. Ему никто не ответил. Постучал настойчивей. Тишина.

Комиссар открыл дверь. Вошел.

— Закройте дверь, комиссар, — раздался голос в темноте. — И имейте в виду: одно неверное движение и вы будете убиты.

Комиссар закрыл дверь.

— А теперь бросьте, пожалуйста, пистолет, — вежливо попросил Кински. — И второй тоже. Третьего, я надеюсь, нет. Смешно, комиссар, не так ли: сколько напридумывали всего, даже машину времени, а для честного мужского разговора нет оружия лучше, чем пистолет.

Вспыхнул свет.

— Присаживайтесь, — Кински сидел в дальнем углу комнаты, наставив на Гарда пистолет.

— Александра Мака убил я, — спокойно сказал Кински.

— Профессор, я хочу предупредить вас, что дом окружен, и вы не выйдете отсюда, даже если убьете меня.

— Я вас не собираюсь убивать, комиссар. Зачем вас заманивать в Институт, чтобы убить? Для этого можно было бы найти какое-нибудь более подходящее место, да и способов множество… Но самое интересное, комиссар, не то, что я вас не убью, а то, что вы меня отпустите. Если, конечно, вы нормальный, умный человек — то есть, именно такой, каким кажетесь. И не надо мне возражать. Мы неплохо побеседовали днем, когда я говорил, а вы молчали. Может быть, продолжим в такой же манере?