Андрей Максимов - Самоубийство Земли [Повести и рассказы]

— Признаться, не люблю разговаривать под дулом пистолета, — усмехнулся комиссар.

— Тут уж, комиссар, вам придется потерпеть. До поры, конечно. Ведь стоит мне опустить пистолет, вы можете Бог знает чего натворить.

— Обязательно натворю.

— Вот видите. Поговорим спокойно. Итак, я убил Александра Мака. И не жалею об этом. Не надо на меня так смотреть: я не маньяк, не сумасшедший, и вообще лично к Маку у меня не было никаких претензий. Я убил Александра Мака как ученый, потому что не мог ему позволить надругаться над историей. Вот так. Теперь я могу убрать пистолет, потому что вы готовы меня выслушать, не так ли?

Профессор Кински говорил уверенно, спокойно, и комиссар Гард понял, что будет слушать этого человека — человека, который явно знает цену своим словам.

— Что такое исторические легенды, комиссар? Это душа истории. Душа ведь тоже — казалось бы — не нужна, она никаких функций не несет. Но без нее нет человека. То же — и в истории. Какая разница: правда или нет, что Александр Македонский изобрел мороженое и что он читал письма своих солдат домой, изобретя, таким образом, цензуру? Как без этих легенд понять Македонского? Ну доказал бы Александр Мак, что на самом деле не волчица вскормила Ромула и Рэма и не от них возник Рим? Уверяю вас: то романтическое, что было в самом городе, исчезло, во всяком случае в нашем восприятии его. Теперь мы не можем читать стихи Евтушенко, потому что не верим им. И кому от этого хорошо?

— Но ведь есть же правда! — закричал Гард. — Вы что, против исторической правды?

Тут уже пришел черед орать Кински:

— Правда? О какой такой правде вы говорите? Легенды — вот правда истории. Поймите вы это. Правда в том, что Бальзак — был такой французский писатель — выпивал за ночь литры кофе, потому что без этих литров нет писателя. Правда в том, что у Гогена была любовь с таитянкой, и только потому он мог рисовать свои великие картины, которых вы, комиссар, не видели никогда! Вот историческая правда. А все остальное — даты, факты — на самом деле не имеют к истории отношения. То есть имеют, конечно, но… Если бы Мак остался жить — история была бы уничтожена, потому что большинство легенд, разумеется, не подтвердилось. Люди придумывают про героев прошлого только то, что им самим очень хотелось бы в них видеть. Легенды — это своего рода осмысление прошлого. Понимаете? А Мак не понимал.

Кински опустился в кресло, выпил стакан воды и продолжил:

— Я бы мог убить Александра Мака тысячами способов, но я выбрал такой, чтобы о Маке сохранилась легенда. Знаете ли вы, что наш институт собираются назвать именем Александра Мака? Его имя могло войти в историю, как имя ученого, пожертвовавшего собой ради науки. Но тут явились вы… Правда, и я — идиот — стерев финальные кадры с последней видеозаписи, не стер его реакцию на мое появление. А вы еще оказались так некстати наблюдательны.

— Послушайте, Кински, — в Гарде наконец-то заговорил профессионал. — Первая экспертиза показала бы, что вы стерли пленку.

— Она и показала. Экспертизу проводил Директор… Только не надо его привлекать за соучастие в убийстве… Или сокрытие, как это у вас называется? Директор выполнял свой долг ученого — вот и все.

Представьте, комиссар, вот вы возьмете сейчас пистолет, арестуете меня. Что дальше? Вас похвалят. Меня, в лучшем случае, казнят, в худшем — отправят маяться в сумасшедший дом. Это не важно. Важно, что как только правда откроется, начнутся диспуты: кто прав — Мак или я. У Мака, разумеется, появятся последователи, которые ринутся в прошлое за тем, что вы называете исторической правдой. И снова душа истории окажется в опасности. Однако, найдутся и такие, кто поддержит меня. Вобщем, дальше можете фантазировать сами.

Гард поднял два своих пистолета и сказал:

— Все, что вы рассказали, очень логично. Но скажите, неужели вам не страшно жить после того, что вы сделали? Вы убили своего коллегу, человека, вы…

Но Кински не дал ему договорить.

Он поднял на комиссара глаза и сказал тихо-тихо, почти шепотом:

— Пошли вы к черту. Вам все равно не понять, что снится мне во сне. Вы не знаете, что я уже казнил себя. А сейчас убирайтесь к черту, пожалуйста.

Утром Гарда разбудил звонок.

На экране видеотелефона улыбался префект.

— Ты, конечно, читал сегодняшние газеты? — спросил префект, хотя прекрасно видел, что Гард еще не поднимался с постели. — В этом Институте Истории Земли какой-то парень сошел с ума и взорвал себя вместе с машиной времени, с тем главным агрегатом, который теперь придется ремонтировать несколько лет. Я надеюсь, Гард, что ты тут ни при чем?

— Как фамилия парня? — спросил Гард, прекрасно зная, что ему ответят.

— Сейчас посмотрю, — шеф пошелестел газетой. — Кински. Профессор Кински. Он еще оставил записку. Сейчас прочту. «Не надо исследовать прошлое. Остаться в истории достойно только то, что осталось в памяти людей, в их легендах». Псих какой-то… Ну так как, комиссар, продвигается дело с этим Маком?

Гард посмотрел на огромное, улыбающееся лицо своего шефа и ответил:

— А никакого дела нет. Александр Мак покончил жизнь самоубийством. Это точно. Он останется в истории как великий ученый, отдавший свою жизнь науке, — и комиссар выключил видеотелефон.

Вот так все было на самом деле. Все, что вы прочитали — чистая правда. А остальное, что вы наверняка слышали про эту историю, — домыслы, сказки, не имеющие к истине никакого отношения. Уверяю вас.

— Ничего не понимает… Отец, а понять не может простых вещей. Зачем, спрашивает, вытаскивать солдатиков из коробки, раз все равно мы на юг сегодня уезжаем. А встречать меня, интересно, кто будет, когда вернемся? Рыбок нет — только аквариум. Собаку все никак не купят. Попугая — тоже. А так меня будет ждать целая страна — неужели не понятно?

Так говорил мальчик, вытаскивая из коробки и расставляя по полу ровные ряды совершенно одинаковых, прямых, будто фонарные столбы, круглоголовых оловянных солдатиков, выкрашенных золотистой краской. Их было много, этих золотых солдатиков, и мальчик их ставил ровненько и аккуратно.

В окошко кто-то постучал. Мальчик удивленно поднял голову: воробей.

— Ну чего стучишь? — Спросил мальчик и поднял ладонь так, будто сдувал с нее вопрос. — Сейчас не зима, тебе отогреваться не надо. А чего прилетел? Вали отсюда давай!

Воробей не улетал.

Но мальчику он стал совершенно не интересен, его внимание отвлекли два солдатика. Они сильно отличались ото всех остальных: у одного не было части головы, у другого — вовсе отсутствовала рука.

— Брак, наверное, — сказал мальчик, и поставил бракованных солдатиков во главе строя.