Андрей Максимов - Самоубийство Земли [Повести и рассказы]

«Зачирикал, подлец! — вздохнул Безрукий. — И ведь об одном и том же долбит, об одном и том же. Откуда они знают, что настоящее государство строится именно так? А разве я строил не настоящее? Меня, между тем, никто не хотел слушать. И почему это к пришлым доверия всегда больше, чем к своим?»

Безрукий осторожно прикрыл дверцу потайного окошка, быстро сбежал вниз.

Увидев его, Воробьев вскочил с дивана.

— Главный Помощничек Великого Командирчика к нам пришел, — радостно завопил он. — Я ужасно рад тебя видеть!

— И я, — буркнул Безголовый.

— Я пришел по делу, — строго сказал Безрукий. — Дело очень простое. Великий Командир, тебе нужно подписать один очень важный тайный Приказ… Вот он, — и Главный Помощник достал бумагу.

— Завтра, — вздохнул Безголовый. — Все — завтра Ночью даже плюшевые спят, — и, обращаясь уже к Воробьеву, попросил. — Расскажи мне о тех местах, где ты бывал, пожалуйста.

Однако Безрукий был солдатом: сдаваться он не любил.

— Великий Командир, я прошу тебя подписать тайный Приказ именно сейчас, — сказал он совершенно спокойно. — Поверь мне: это дело государственной важности.

— О чем приказик? — поинтересовался Воробьев.

— О том, что если Великий Свет вспыхнет и погаснет трижды — это будет являться сигналом всеобщей тревоги.

— К чему это? — удивился Безголовый. — Раньше для объявления всеобщей тревоги было достаточно зажечь и погасить Свет дважды. А ты уверен, что солдаты сумеют досчитать до трех и не сбиться со счета?

Безрукий не стал отвечать, а продолжал как ни в чем не бывало:

— Если золотые увидят, что свет трижды погас и трижды вспыхнул вновь — они должны мгновенно собраться у памятника Великому Конвейеру и быть готовыми выполнить любой, даже смертельный Приказ.

Возникла пауза. Она начала быстро расти, превращаясь в пропасть между Великим Командиром и его Главным Помощником.

Но тут вступил Воробьев.

— Великий Командирчик, подпиши Приказик, — попросил он. — Иначе он долго еще не уйдет, а мы ведь так давно не пополняли наше «Руководство по руководству руководством настоящим государством».

Великий Командир тотчас подписал Приказ, и Безрукий, не прощаясь, вышел.

Он поднялся к себе, отдал Приказ посыльному, дабы тот незамедлительно, несмотря на позднее время, огласил его всем солдатам.

Хотя Безрукий точно знал, что в эту ночь плюшевые бунтовать не будут, но подстраховаться никогда не мешало.

Едва он сел на диван, чтобы предаться печальным размышлениям, как на пороге возник золотой.

— О чем прикажете думать? — строго спросил он.

Безрукий не был убежден, что это тот самый солдат, которому он уже приказывал недавно, и потому бросил коротко:

— О смысле.

Но золотой оказался как раз тот же самый.

— О смысле я уже думал, — гаркнул он. — О чем прикажете думать дальше?

— О жизни, — вздохнул Безрукий.

— Есть! — ответил солдат и, повернувшись через левое плечо, вышел.

Безрукий лег на диван, и чтобы хоть как-то развеселить себя, подумал: «Ничего, недолго вам ваше „Руководство“ пополнять, недолго…»

В последнее время (а если уж быть совсем точным, то с тех пор как во Дворце появился Воробьев) слегка подрубленный головной механизм Великого Командира начал вести себя как-то странно, весьма непривычно для своего обладателя. Дело в том, что Великий Командир стал в последнее время излишне часто предаваться воспоминаниям. Вполне возможно, что головной механизм был просто не в состоянии переварить того обилия информации, которое выплескивал Последний Министр, и потому постоянно обращался к памяти — то ли за помощью, то ли за советом.

Разумеется, Безголовый и раньше позволял себе вдруг ненароком чего-нибудь да и вспомнить. Особенно он любил обращаться к своей памяти, когда приходилось выслушивать речи или просто гордо восседать в каком-нибудь публичном месте. Безголовый давно заметил: воспоминания придают лицу ту глубокую, окрашенную подчас трагизмом значительность, которая столь приличествует главе Великой Страны.

Но то были воспоминания нужные, не падающие с потолка, и вытребованные начинающим дремать разумом из самых глубин сознания. Стоило разуму начать дремать — и он тотчас будил память. Это понятно. А вот, чтобы так, ни с того ни с сего, предаться размышлениям о прошлом, когда и рядом никого нет, и заснуть было бы весьма кстати… Нет, такого с Безголовым не было никогда.

Безголовый лег на диван, укрылся одеялом и постарался не глядеть в потолок. Впрочем, он знал: можно глядеть в потолок, можно и не глядеть, можно закрывать глаза или оставлять их открытыми… Это не имело ровно никакого значения. Он знал, что он увидит.

Сначала возникала Мальвинина. Роскошно-огромная, притягательно-голая шла она прямо на Безголового, обязательно в какой-то момент одна грудь выскальзывала из ее рук и соблазнительно покачивалась. Шла Мальвинина странно: выбрасывая вперед свои толстые, но такие прекрасные ноги, покачивая бедрами и улыбаясь Безголовому не дурацкой приклеенной, но своей собственной зовущей улыбкой.

«Почему она почти перестала ко мне приходить? — думал Безголовый, вздыхая. — Это же пытка: и постоянно быть с нею не могу, и отвыкнуть не получается».

Однако, тут в воспоминания — это уж обязательно — своей прыгающей походкой входил Воробьев. Властным жестом он отодвигал Мальвинину, та, покачивая бедрами, выходила из видений Безголового, но напоследок обязательно всем телом поворачивалась к нему, будто дразнила. И исчезала.

А Воробьев, разумеется, оставался.

Великий Командир никогда не вспоминал, откуда взялся в Великой Стране Воробьев, как появился. Даже, если специально руководил своей памятью, пытаясь направить ее куда надо, не мог вспомнить, когда впервые увидел того, кто стал в его государстве Последним Министром.

Однако первый свой разговор с Воробьевым Безголовый помнил очень хорошо. Как и все последующие диалоги с Воробьевым, вспоминался он как-то странно: Великий Командир видел своего Последнего Министра, слышал его слова, а себя самого не видел и не слышал, будто был он фигурой лишней и вовсе для беседы ненужной.

Воробьев говорил такие слова:

— Ты не знаешь меня, а я тебя знаю. Я наблюдаю за жизнью Великой Страны вот через это огромное окно, ведущее в неведомый вам мир. И я понял главную твою печалинку, Великий Командирчик: ты хотел бы, чтобы у тебя была настоящая страна — такая, как положено, — но каким образом добиться этого, ты не знаешь. Вы делаете кое-что симпатичненькое в этом направленьице: памятничек вот соорудили, приказики издаете, с казнями дело хорошо поставлено… А вот только нет у вас в жизни системочки, по которой можно истинную страну построить. Почему нет системочки-то? Ты не обижайся, Великий Командирчик, но вы мало видели, вам сравнивать не с чем. А я за свою судьбинку видел столько стран, сколько не видели все гражданчики Великой Страны вместе взятые. И вот мои слова, Великий Командирчик, я знаю, как сделать вашу страну настоящей…