Джош Малерман - Мэлори [litres]

Она в толпе. Вокруг хлопают. Выкрикивают. Она слышит слова «переломный момент», «слава богу!» Очень много криков. Истеричных, абсурдных, ликующих.

– Том! – кричит Мэлори.

Однако не она одна. Люди в толпе скандируют имя ее сына.

Том на сцене, перед ним тварь.

– Том! – кричит она снова.

Он услышит – она не сомневается. В лагере он различал ее шаги от самых ворот.

Так много людей. Так много чужих голосов.

– Том!

Мэлори спотыкается, чуть не падает, еле удерживает равновесие.

Рядом говорят об «освобождении от тварей».

– Том!

Может быть, она зовет Тома-старшего, зовет подняться к ней на чердак, бежать из гостиной, потому что там Гари. И он скоро…

– Здравствуй, Мэлори, – произносит знакомый голос.

Близко. Над самым ухом.

– Отойди! – кричит она.

Отталкивает его. Пинает воздух.

Они в самой гуще. Кругом поют. Скандируют.

– Мэлори, – говорит Гари (она уверена, что это он, – всегда был рядом, никогда не оставлял ее). – Сейчас ты ему не нужна. Дай ему повзрослеть. Настал его звездный час.

– Том!

Мэлори старается оттолкнуть Гари, пнуть его, однако промахивается.

– Он смотрит на тварь, Мэлори. Невероятно! Зеркало – полностью его идея.

Мэлори спешит. Слишком спешит. Опять замахивается на Гари и бьет мимо. Женщина, вероятно Афина Ханц, поздравляет в мегафон всех жителей Индиан-Ривер, потому что Том якобы смотрит на тварь через стекло, точнее, они с тварью смотрят друг на друга.

– Том!

Мэлори падает. Гари смеется над ней, однако его смех тонет в общем ликовании.

Уже на земле Мэлори вдруг слышит со сцены голос:

– Мама?

Это Том!

Он ее услышал.

И судя по голосу, он…

– …он в порядке! – восклицает Мэлори.

Она встает на четвереньки, затем на колени. Локти и запястья подкашиваются, все тело сотрясается от ужаса, что ее сын потерял рассудок. И вопреки всему она надеется, что нет.

– Мама! – раздается впереди.

А затем:

– Мэлори!

Мэлори уже на ногах. Слишком шумно. Она теряет ориентир в толпе опасных, потерявших всякую бдительность незнакомцев.

Кто-то хватает ее за локоть и тащит в обратном направлении.

Гари! Всегда Гари! Повсюду он!

Мэлори отчаянно вырывается.

– Мама! – вдруг доносится голос дочери. – Мама, послушай! Том в порядке! Он смотрит на тварь… и с ним все хорошо.

Люди вокруг издают победный клич, словно им действительно наконец вернули зрение.

Неужели это и вправду произошло?

Неужели сегодня великий день?

Неужели он настал – благодаря ее сыну?

Мэлори сразу вспоминает Тома-старшего – как же он мечтал об этом дне! А сама кричит до хрипоты:

– Закройте глаза! Закройте глаза!

Олимпия хоть и ведет Мэлори прочь от сцены, кажется, возбуждена не меньше остальных.

«Где Гари?» – думает Мэлори.

– Где Гари? – спрашивает она вслух.

– Мама! – восторженно говорит Олимпия. – Мама, у Тома получилось!

И тут раздается голос. Мужской голос. Однако он не принадлежит Гари. Мэлори слышит голос отца. Она столько раз слышала его во сне… и теперь сон оборачивается кошмаром.

Папин голос всплывает из самых глубин, из потаенных уголков ее собственной тьмы, о которых она даже не подозревала. Она пытается стряхнуть наваждение, вернуть голос обратно в мир сновидений, избавиться от него, как она избавилась от Гари несколько минут назад.

Не время тешиться пустыми надеждами! Не время мечтать!

– Мэлори!

Спит она или бодрствует, однако голос действительно папин.

– Кто вы? – спрашивает Олимпия.

– Что происходит? – выдыхает Мэлори.

– Мама, кто это?

– Мэлори Волш? – произносит мужчина.

Это папа. Соткался из темноты. Встал рядом.

– Боже мой! – восклицает Мэлори и цепляется за Олимпию, чтобы не упасть.

Ей физически больно от счастья – это правда, перед ней Сэм Волш, он проводит пальцами по ее лицу. И его голос, его реальное присутствие настолько чудесны, что разгоняют мрак даже под черной повязкой. Ей становится светлее – впервые за семнадцать лет.

– Я не могу… – говорит Мэлори.

Потрясение слишком велико. Слишком много всего произошло. Сразу.

– Мальчик назвал твое имя, – говорит голос Сэма Волша. – А потом… я узнал твой голос.

Он снова ощупывает лицо Мэлори.

– Мэл, это ты?

Вдох. Пауза.

Смеет ли она надеяться?

– Папа?

Знакомые руки обнимают ее за плечи. Олимпия тоже говорит невероятные вещи, говорит – это ее дедушка.

А Олимпия его видит.

– Боже мой! Боже мой! – твердит Мэлори.

– Я Сэм Волш, – произносит голос отца. – Ты ведь Мэлори?

Мэлори опускается на колени. Не может быть! Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вокруг шумят люди. Том все еще на сцене. Олимпия рядом с ней.

Отец…

Мэлори хотела бы сорвать с лица повязку.

Однако она не отступит от главного правила. Даже сейчас.

Мужчина опускается на колени возле Мэлори. От него исходит знакомый запах, она хорошо помнит этот голос и прикосновения, они стоят на коленях посреди этого адского города, в толпе варваров, которые даже не хоронят своих умерших. Толпа дружно приветствует Тома, а он, возможно, прямо в эту секунду теряет последние капли разума, хотя Олимпия по-прежнему твердит, что с ним все хорошо.

– Мэл! – уже уверенно восклицает мужчина. – О господи! Мэлори, это ты!

Они обнимаются. Повязка Мэлори промокла от слез. Она хватает отца за плечи, буквально впивается в него ослабевшими пальцами. Как можно крепче.

– Папа!

– Мэлори!

Сэм Волш плачет. Пытается что-то сказать. Мэлори нащупывает на его лице повязку и радостно смеется – он тоже соблюдает главное правило.

– Мы так и знали! – говорит Сэм с облегчением. – Мы знали, где тебя искать.

Затем что-то говорит Олимпия. Затем и Том – он тоже подошел. Том говорит сестре, что его теория оказалась правильной. Спрашивает, почему у Олимпии открыты глаза.

– Я заметил еще со сцены, – удивляется он. – Через зеркальное стекло. Ты почему не зажмурилась?

Потом рассказывает про тварь.

Сквозь хаос и суматоху, сравнимую с днем нашествия, Мэлори по-настоящему слышит лишь голос отца.

– Мы знали, где тебя искать!

– Папа, – говорит она, целуя его лоб через повязку, – почему вы решили искать меня здесь?

Сэм смеется. В его смехе читаются бесконечные годы страданий.

– Ты всегда была бунтаркой, – говорит он. – Рисковой девчонкой. В отличие от нас с мамой.

Он крепко ее обнимает, а Мэлори думает: «Неужели это про меня? Куда же делась эта рисковая девчонка?»

В голосе Тома восторг и гордость. В голосе Олимпии – потрясение.

Толпа вокруг становится все более шумной. Если Том и в самом деле посмотрел на тварь, радоваться сейчас – чистейшее безумие. А Мэлори почему-то не страшно.

Страх отступает. Впервые за семнадцать лет.