Виктор Колупаев - Избранные произведения в одном томе

— Чтоб вас… — озлился Федор. — Открывай!

— Преблагой царь! — неожиданно завопил третий из угла и поднялся. — Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!

— Преблагой, преблагой! — согласился Федор и приказал: — Иди за мной. Вины вычитывать будешь. Да открывай же!

Палач засуетился возле двери, загремел запорами.

— Взглянуть бы, — осмелился опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.

— Дойдет очередь, увидишь, — пообещал Федор.

— Видит Бог! — взмолился боярин. — Прегнуснейшие, богомерзкие и кровожадные падут! Как по Малютиной сказке в Подгорецкой посылке Малюта отделал полторы тыщи ручным усечением, а из пищали отделано пятнадцать!

— Открыл?! — в крайнем нетерпении крикнул Федор, не обращая внимания на слова боярина.

— Во, — сказал палач. — Вылеживается. Дыху у него мало.

В тусклом свете нескольких факелов Федор увидел лежавшего на полу человека в окровавленных лохмотьях. Поза его была нелепой, неестественной. Он был в беспамятстве. Втащив в пыточную слабо сопротивлявшегося пристава, Федор притворил за собой дверь, наклонился над тем, кто еще недавно был человеком, пробормотал:

— Федя… Что они с тобой сделали? Не успел, не успел… — Быстро определив на ощупь точки акупунктуры, которые отвечали за общее состояние организма, он пальпацией (надавливанием пальцами) попытался привести Приклонова в чувство. Это долго не удавалось. Тогда он начал ощупывать вывернутые в суставах руки, ловко вправил все вывихи, поглаживанием срастил несколько переломов. Выяснять, что произошло с внутренними органами, не хватало времени, да и дело это было сложное. Приклонов, наконец, пришел в себя. Он слабо застонал, промычал что-то, узко, щелочкой открыл глаза.

— Очнись, Михайлов сын, — попросил Федор. — Уходить отсюда надо.

— Все, — простонал Приклонов. — Отходил свое…

Федор снова занялся точками акупунктуры, по особому надавливая на них, поглаживая, массируя. Пристав, сгорбившись на полу чуть поудобнее, одним глазом наблюдал происходящее. Чудо! Чудо! Господи, спаси и помилуй!

Приклонов уже мог стоять, но вид его все еще был ужасен.

— Иди, Михайлов сын… иди… Там тебя будут ждать.

— Ты кто? — спросил хрипло Приклонов.

— Я — ты.

Приклонов внимательно посмотрел в лицо Федору. Запомнить своего спасителя. И отшатнулся.

— Наваждение!

— Я — Федор Михайлович Приклонов.

— А я?.. Бес меня путает!

— И ты — Федор Михайлович Приклонов. Иди. Пора.

Он приоткрыл дверь пыточной. Та ржаво заскрипела. Палач спал стоя, только цепь валялась на полу. Писари тонко посвистывали носами.

— Вверх по лестнице, — сказал Федор, — по коридору, затем по каменной винтовой лестнице, снова по коридору… Держись рукой стены. Как только камень перейдет в бетон, ты у своих. Понял?

— Бетон? — переспросил Приклонов.

— Бетон, бетон. Поймешь, все поймешь. Прощай, Федор, сын Михайлов. Может, и встретимся еще…

— Храни тебя господь… — сказал Приклонов и, пошатываясь, начал взбираться по каменным ступеням. Он еще ничего не понимал, кроме одного: пыточная осталась позади.

Федор хлопнул дверью. В сводчатой комнате проснулись, испуганно, тягостно.

— Молчит что-то богомерзкий… — начал было Захарья Очин-Плещеев, и тут в пыточной раздался крик. Мороз прошел по коже у палача.

— Лютует шибко. Послабже бы надо.

В пыточной пристав Приклонов вычитывал вины. Федор, приподнятый на дыбе, закричал:

— Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!

Пристав Федька, шибко удивленный тем, что этот оказался на дыбе, но не привыкший особенно размышлять, да еще вдруг почувствовавший, что всемогущий — черт ли, дьявол ли! — находится в его руках, сразу сообразил, что ему делать.

— Опричь кого замышлял злодейство?!

— Неоправданно историей! Глупо! Дико! Будьте людьми! — Федор кричал так, что его слышали в сводчатой комнате. Писцы заскрипели перьями.

— Ну завел… — зевнул Захарья Очин-Плещеев. — Каждый день одно и то же… Эка невидаль!

Пристав Федька озверел. То кнут, то раскаленное железо появлялись в его руках. Федор иногда проваливался в яму беспамятства, но лишь на мгновение. Страшная мысль пришла ему в голову…

Он многое, многое знал. Ведь у него в своем времени была отличная историческая библиотека. Читал Федор и Скрынникова, и Соловьева, и Ключевского, и переписку Грозного с Курбским, и многое другое, даже «Ономастикон» Веселовского. Из «Ономастикона» и узнал, что обязательно встретит здесь Приклонова и того, другого — пристава. Знал, что к концу царствования Ивана Грозного разорится Центр и Северо-запад Руси. Знал, что население Руси сократится втрое. Обезлюдеют сельские местности. В Московском уезде будут засевать только одну шестую пашни. В Новгородской земле — одну тринадцатую. Села и деревни превратятся в кладбища. Все знал и хотел сказать: остановитесь!

Знал и надеялся, что простым словом можно что-то изменить.

И вот та страшная мысль: не поймут… не поймут! Рано. Поздно. Нужно. Не нужно. Зря.

Ан нет… Ведь Федор, сын Михайлов, все-таки ушел из пыточной. Значит, не зря. Не зря! А все остальное?

Прошлое нельзя изменить. И вовсе не потому, что оно прошлое. Вовсе не потому.

Пристав тащил какой-то чурбан. Тащил и аж сам вздрагивал от сладостного ужаса.

Испанский сапог, подумал Федор. Это не страшно. Это привычно. Уж тут-то Федька просчитался. Пристав Федька крутанул винт.

— Будьте людьми!

Знакомая, привычная боль вошла в суставы ноги.

— А вот ежели так! — радостно возопил Федька. — Покрепше…

— Будьте лю…

И никакой боли. Ничего. Ничего вообще.

— Отошел, кажись, — появляясь в дверях, растерянно сказал пристав Федор Михайлович Приклонов.

— Собака! — чему-то испугался опричный боярин Захарья Очин-Плещеев.

А Федор, иногда выныривая из беспамятства, вставал и шел дальше. Ощупывал стену. И уже что-то незнакомое было под его пальцами. А, это же бетон, как сказывал тот, подумал он и снова нырнул в бездонную темень.

Окончательно очнулся Федор возле лестницы, ведущей из подвала на первый этаж. Несколько человек из лаборатории стояло вокруг. Слышалось:

— Что с ним?

— Кто его так отделал?

— И ведь уже не в первый раз!

— Федя! — приподняла его голову Валентина, — Да что же это?!

— Жив! Смотрит!

— Все сказал, — прошептал Федор.

— Что? Что он говорит?

— Только ведь и сказать-то, по правде говоря, было нечего, — добавил он. — Не поняли.

— Скорую!

— Не надо скорую… — Федор попытался встать. Ему помогли. — Все нормально, ребята…

Валентина вытирала кровь с его лица и плакала.

— Успокойся, — попросил Федор. — Ничего особенного не произошло. В подвал просто ходил.

— И куда он там ходит?