Виктор Колупаев - Избранные произведения в одном томе

— Каких же?

— Ну, может, в этом раю не окажется места тебе или мне. Зачали меня в душном кварсеке, где и женщину-то по душе не выберешь. А вдруг кто-нибудь из моих предков за цветочками по лугам пойдет, да и встретит красавицу. И тогда через много поколений родится кто-то другой, а не я.

— Но ведь то же самое относится и к самому Соляриону и самому Галактиону?

— Конечно. Это известный парадокс путешествий в прошлое. Правда, он сформулирован несколько нагляднее. Сын проникает в прошлое и делает невозможным встречу своего отца со своей матерью. Значит, он не рождается. А в этом случае он не может препятствовать встрече своих родителей. То есть, он рождается, проникает в прошлое, препятствует, а, следовательно, не рождается, не может препятствовать, рождается… и так до бесконечности.

Этот парадокс я, конечно, знал и еще не встречал убедительных попыток обойти его.

— Может, они все-таки устранили этот парадокс?

— Странно, что он даже не упоминается в проекте. Или его решение настолько просто и очевидно, что не заслуживает внимания, или нас снова водят за нос.

— А если все дело в том, что путешествие в прошлое «информационное»?

— Все равно ведь в прошлом что-то меняется. Не могут же они все так рассчитать, что изменения не коснутся именно разработчиков и исполнителей проекта. Это невозможно принципиально.

Никто нас не торопил, не беспокоил, Пища, причем натуральная, была в изобилии. Все в общих чертах было ясно, кроме двух моментов, о которых, как я был уверен, нам ничего и не скажут. Оставалось узнать, на какой стадии эксперимент был прерван, или на какой стадии его прервал кто-то, не имеющий отношения к землянам.

Аппаратуру, которая и должна была начать эксперимент, уносил в определенную точку пространства крейсер «Мерцающий»

— С тобой более-менее понятно, — спокойно сказал Пров.

— Что тебе понятно?

— Немного. Ты ведь служил на «Мерцающем» именно в этом рейсе?

— Да. По срокам совпадает. Но я не имею никакого понятия о том, что мы транспортировали в этом рейсе. Ученые об этом не говорили. И теперь я знаю, почему. Во время любого дальнего похода проводится столько исследований… А наша задача — навигация… А все-таки, что тебе понятно?

— Понятно, почему Галактион за тебя зацепился.

— Нас там было более трех сотен.

— И все уволились после этого из Космофлота?

— Нет. Кажется, я один.

— Ну вот, видишь. Эксперимент производился на этом корабле. Эксперимент, по всей вероятности, вышел из-под контроля. И только один человек из всего экипажа беспричинно увольняется. Засветился ты, братец Мар. А потом еще с каким-то Провом прешь через весь Чермет взглянуть на березовую рощу, которая имеет несомненное отношение к эксперименту. Нехорошо. Ну как тут Галактиону не одарить тебя дворцом с изящными девами и натуральной пищей, которая, оказывается, на Земле все же производится, пусть и в ограниченных количествах. Мне ты не расскажешь, да я и спрашивать не буду.

— Если бы я знал…

— А поскольку, по мнению Галактиона, ты знаешь слишком много, тебя желательно сплавить в какую-нибудь Смолокуровку. Тем более, кроме тебя, туда никто не может проникнуть. Попутно ты добудешь кое-какие сведения, о коих не будешь иметь никакого понятия, но кои расшифрует ГЕОКОСОЛ. А если сдохнешь там, — одним свидетелем меньше, да и пользу кое-какую ты уже принес.

— У тебя в биографии, между прочим, как говорил Орбитурал, тоже есть темные пятна.

— Ага… А как же… Оба мы — темные лошадки. Так что, повезем таинственный воз в неизвестность?

— Придется. Только условия на этот раз будем оговаривать мы.

— У них выхода нет. Согласятся.

Мы затребовали анализ ГЕОКОСОЛом нашего похода в Смолокуровку. Но, как и предполагали, он нам мало что дал. Формулы на боках саркофага, предположительно, описывали какую-то сингулярность. А сингулярность, как известно, дело для толкования безнадежное. Один факт, правда, был интересным. Наше местоположение в анклаве с Земли контролировать не могли. Сигналы с «несъемных датчиков» из анклава не выходили. А это означало, что наше путешествие вполне автономно.

— Поспим и — в дорогу, — сказал Пров.

Я с ним согласился.

Я взял платье и пошел к дверям с надписью «Здесь». Мысли всех бесчисленных моих «Я» сшибались друг с другом в голове. Шум от этого стоял такой, что впору было включать глушители. Самое странное, что у всех моих «Я» не было ни единой конструктивной мысли. Хаос! Кошмар! И все же нашелся один «Я», плюнувший на всю эту говорильню и заявивший, что он-де намерен кое-что проверить. «А-а…», — сказали все другие «Я» и немного поуспокоились, начали согласованно соединяться, так что в коридоре пред дверью теперь стояло лишь два «Я». Один — все еще растерянный, с платьем Каллипиги в руках, а другой — решительный, готовый к действию. Я, решительный, даже похлопал ободряюще себя, растерянного, по плечу и пошел по коридору. Куда идти — для меня никакой разницы не было.

Человеко-людей заметно поприбавилось. То ли у них был утренний моцион, то ли специально повылазили поглазеть на меня. Во всяком случае, многие из них желали мне здоровья, не догадываясь, что болезне-здоровья у меня было бесконечное количество. Фундаментал уже умчался завтракать. У них, оказывается, тоже были зачатки диалектического мышления: завтракать можно было и сегодня, и завтра, и вчера, правда, почему-то только утром. Но, это их проблемы… У меня были дела поважнее.

Образовав самого себя возле дома с улучшенной планировкой, я уселся на чьи-то судьбо-вещи и задумался. Почему наше виртуальное Безвременье кажется мне ущербным? Отчего возникла эта мысль и почему она не дает мне покоя? И разве плохо мне быть и бывать одним сущим?

Привычная картина вселения-выселения стояла передо мной. Я даже разглядел самого себя в толпе перед подъездом. Вот Гераклит тащит на спине свою надгробную плиту, Сократ с чашей цикуты за пазухой, Аристотель со своими шуточками-прибауточками, Ильин с лозунгом «Грабь награбленное!» Все они — это я. Я — это все они. Но уже появилась и какая-то разница…

Я встал, подошел к Гераклиту, сказал:

— Отдохнули бы…

— А, мирмидон! — ответил он устало и даже, как мне показалось, доброжелательно. — Своя ноша не тянет.

Гераклит заметно похудел. Может, тренируется специально, подумал я и спросил:

— Вот вас выселили. А что такое выселение?

— Вселение.

Ответ был вполне диалектическим. Вселение — это выселение в одно и то же время и в одном и том же смысле. Гераклиту это было яснее ясного. Мне — тоже. И все-таки что-то здесь было не так. Чтобы хоть немного разобраться во всем этом, я сосредоточился Гераклитом, вот именно этим, стоящим передо мной с надгробным памятником на спине. Своя ноша, действительно, не тянула. Ну, разве что совсем немного. Это было первое, что почувствовал я. Затем я попытался разобраться во вселении-выселении. Ничего не получилось. Зачем людо-человеки вселили меня в этот дом с улучшенной планировкой? Зачем мне вообще какой-то дом? Ведь я мог создать, что угодно! Вселенную, атом, себя, всех других. Правда, все это было виртуальное. Так что из этого? Виртуальное обширнее, лучше, мощнее действительного. И почему все виртуалы так рвутся в этот дом?