Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Симпозиум. А как же симпозиум? — роптал народ. — Столько лет готовились... У меня доклад о Мельникове-Печерском... А у меня град Китеж... Я про горизонтальный карбюратор... Спойлер... Дорожный просвет.

— Ничего с вашим градом и со спойлером не сделается, — жестко сказала директор. — Никакой паники, все без изменений. Зарубежных гостей встречаю я. Остальных по телеграммам, по творческим связям. Всем быть при галстуках.

Она еще раз мрачно посмотрела на тонкую, охватывающую шею Глиняного матерчатую полоску, и ей захотелось задушить ее владельца. Следом за директором комнату покинули все двимовцы. Около неподвижной телеги, у которой, как показалось Песьякову, страшно выперли белые ребра и стали пугающе тоньше оглобли, остались только он и Глиняный.

— Честное слово, — сказал последний и молитвенно поднял руки, — честное слово, оно крутилось. Я отвернулся, хотел сесть за столик почитать, оборачиваюсь — оно уже еле-еле... Пол-оборота и остановилось. Я сразу понял, что это конец. Что теперь будет?

Телефонные аппараты в Паратове и Посошанске в этот день испытали нагрузку, не предусмотренную при их установке, провода, которые связывали их между собой, раскалились, звонки раздавались каждую минуту.

— Семи автобусов нет. Если хотите их выбить, позвоните в «Интурист»...

— Делегация Мексики уже прибыла в Москву...

— Приглашения артистам разосланы...

— Нужно организовать дополнительное питание... Нет, лягушек не будет. Диабетиков учтем...

— Секретарь просил срочно вас позвонить...

— Бронь на гостиницу была отправлена месяц назад. Как это — не удастся? Конечно, удастся. Вы не представляете себе, что значит сорвать...

— Да, да, нужно вызвать из Посошанска этого директора. С телегой и колесом только он один имел дело... Дайте ему свою машину...

— Посошанск? Дайте музей. Директора... Нет?.. Дайте квартиру. Не отвечает?.. Узнайте, где работает его жена... Соедините со школой.

Мария Гавриловна бережно положила три пальца на белые клавиши фортепьяно и утопила их. Слитный густой звук, пророкотав в чреве инструмента, выбрался наружу и волнами распространился по классу.

— Никита Пащенко? — спросила она не поворачиваясь.

— Си... — неуверенно раздалось за ее спиной.

В классе радостно фыркнули девчонки.

— Ну, положим, не си, а ля. Ля там есть. А еще что?

Она уловила ухом шуршанье протащенной по столу бумажки, обернулась и с укоризной посмотрела на третий ряд.

— Ми, — угрюмо произнес Пащенко.

— Подсказка. Так. С тобой, пожалуй, все ясно. Кто из девочек назовет аккорд?

Поднялся лес рук:

— Я слушаю тебя, Лена.

— Ля, фа, ми.

— Правильно, Матрасова.

В дверь просунулась голова технички.

— Мария Гавриловна, вас в учительскую, к телефону.

— У меня урок.

— Говорят, очень срочно. Из другого города два раза звонили.

Мария Гавриловна вздохнула и, сказав: «Сейчас вернусь, Катенька, сядь за инструмент, возьми еще несколько нот», — вышла.

В телефонной трубке подбрасывал мембрану властный мужской голос:

— Вы супруга Степана Петровича? Передайте директору, чтобы срочно снял вас с урока. Найдите мужа. В горисполкоме его уже ждет машина. Немедленно выехать в Паратов. Я повторяю — срочно!

Трубка угрожающе зачастила отбой.

Не понимая, зачем областному центру срочно понадобился Степан, Мария Гавриловна вернулась в оставленный класс.

За выкрашенной в казенный горчичный цвет дверью кто-то бойко воздвигал из прыгающих звуков разноцветную пирамиду.

— А я и не знала, что у нас такие таланты, — сказала она, удерживая за рукав вскочившего при ее появлении мальчишку. — Нет, нет, не удирай. Играл ты не так плохо... И никогда не учился?.. Эта манера исполнения называется «дикси». Если бы ты мог различать самые простенькие аккорды и стоять хотя бы пять минут спокойно... Дети, меня вызывают, побудьте до конца урока сами. Сидите тихо.

Через час она нашла Степана, который стоял в книжном магазине около полки «Старые книги» и перелистывал потрепанный том — «Пятый конногвардейский Киевский полк», изданный в 1903 году к двухсотлетию полка. Том, снабженный гравированными портретами командиров и цветными таблицами с оружием и мундирами для парадов.

Еще через час Степан, сидя на заднем сиденье исполкомовской «Волги», уже мчался по шоссе. Голубая даль тряслась и подпрыгивала, желтая пшеница текла как река, бензозаправочные станции проносились кораблями.

«Не иначе как хотят снять!» — печально раздумывал Матушкин.

А в это же время его друг Пухов тоже был не на шутку озабочен: никакие попытки обнаружить в городе следы Степняка не дали результатов, Зульфия исчезла и только после поездки в Вапшавелу стало ясно, чем занимались там Степняк с женой. Только ли они?.. Объяснилось и странное совпадение сумм, растраченных или похищенных теми, чьи дела хранились в зеленом сейфе. Десять тысяч рублей — цена за мнимое право владеть участком в долине. Но эти деньги подсудимые кому-то переводили! Кто-то их получал и где-то хранил. Сберегательные книжки... Павел Илларионович должен был признать, что ни одна нить никуда не ведет. И все-таки одна цепочка прослеживалась — деньги. Деньги... Надежда, слабая, как свет в конце тоннеля (так любят писать авторы детективных романов): а что, если проверить переписку Степняка и его супруги?

Правда, ни одного письма, ни одной телеграммы ни в доме в Балочном, ни в городской квартире Зульфии не осталось, исчезло даже письмо, которое видел Пухов, все уничтожено, но ведь есть почтовые отделения, которые получают и отправляют денежные переводы, заказные письма, телеграммы... Да, да, да!.. И Павел Илларионович, вздохнув, потянулся к кнопке селектора и, вызвав все того же молодого сотрудника, приказал ему обшарить все почтовые отделения, к которым относятся Балочное и дом, где жила Степняк, проверить квитанции и книги учета за последние два года.

Сотрудник был юн и не представлял себе, что за титаническая работа ему поручается, выслушав начальника, он весело сказал: «Будет исполнено», — наклонил голову и ушел, а Пухов, достав из ящика чертеж, сделанный им в Солнечной долине, пересчитал участки, полученное число умножил на десять тысяч и сказал: «Ого!» В папке, из которой он достал чертеж, лежала еще и фотография Степняка. Он внимательно вгляделся в лицо — грубое, с тяжелым подбородком, низким лбом, мясистым носом. И хотя Павел Илларионович не разделял взглядов французского ученого Ламброзо, который считал, что между строением лица преступника и его отвратительными делами есть очевидная связь, тем не менее начальник посошанской милиции, пряча карточку назад в папку, твердо сказал:

— Да, брат, этого придумать ты не мог. За тобой кто-то стоит.