Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Давно не спит в этот ранний час и Виктория Георгиевна. Подоткнув под спину подушку и включив над головой ночную лампочку, положила она на колени блокнот с надписью «Деловой» и аккуратно чертит в нем квадратики и прямоугольнички. Знает опытный директор, что не сегодня завтра разнесется слух о небывалом феномене по стране и придется ей, что ни месяц, летать в столицу и когда-нибудь на важном заседании, за столом, уставленным бокалами с карандашами и подносами с отечественным напитком «Байкал», будет сказано:

— А вам, товарищ Беллинсгаузен, пора вместо института иметь научный центр!

Вот тут-то она с достоинством и скажет:

— Вопрос уже подработан! — и квадратики под нос.

Торопливо набрасывает она также и резолюцию симпозиума. Ведь, если не подведет посошанский феномен, дрогнет и перевернется мировая наука!

Не спит в эти минуты и председатель паратовского исполкома. Но если для остальных пробуждение в такой ранний час — редкость, то для него это дело обычное. Рывком, без будильника поднялся Пармен, сбросил с кровати ноги, вспомнил было про виденное во время поездки в Посошанск колесо, сказал: «Вечный так вечный!» — и, достав из-под кровати двухпудовую гирю, начал, отдуваясь, подкидывать ее.

Утро надежд и трудов катится из-за реки на Паратов. Вышли уже из разных городов поезда, взлетели самолеты, сотни гостей, спрятав в бумажники командировочные предписания, заняли на полках и в откидных креслах места, — симпозиум, звонкая мечта двимовцев, приближается.

Как и многие другие начальники, директор «Двима» любила окружать себя свитой. Решив обойти перед приездом гостей вычищенный, вылизанный до белизны и блеска институт, она спросила верную Филумену:

— А где начальники отделов?

И тотчас, как ужаленные змеями коты, заверещали в кабинетах разноцветные телефоны, захлопали двери, мелкой дробью пронесся по коридорам стук каблуков, и вот уже все начальники отделов собрались в приемной у директора.

Стремительно вышла из обитой дерматином двери Виктория Георгиевна, небрежно бросила: «Если будет звонить Пармен, передайте, буду через час», — кинулась записывать это в толстый блокнот Филумена Мортурановна, вздрогнула и потекла прочь от дверей следом за директором когорта подчиненных.

Да, институт был готов встречать столичных и иностранных гостей: парадная лестница застелена ковровой дорожкой с малиновыми и зелеными полосами, на площадке каждого этажа кадушки с принесенными из городского ресторана пальмами, в холле напротив буфетной на стенах четыре картины местных художников, взятые на время с выставки «Весенний Паратов». Правда, поморщилась имевшая тонкий вкус директор при виде этих картин, не то еще она видела в галерее Уффици в Италии и на персональной выставке Пиросмани в гостеприимном Тбилиси, но что поделать, не родились еще в Паратове свои Пиросмани и Леонардо. Только спросила, показывая на полотно, где тащили что-то из воды два сизо-зеленых человека в резиновой спецодежде:

— Кто это?

— Труженики голубой нивы, — объяснил всезнающий Песьяков, которому, кстати, и было поручено отобрать и привезти картины. — Суровый реализм.

— А-а, — сказала директор и, тяжело вздохнув, проследовала мимо.

Поскольку собственный ее кабинет располагался на третьем этаже, то и начала она обход с него, прошла по комнатам литературоведов, где на стенах над чисто прибранными и как-то сразу опустевшими столами сиротливо переглядывались Добролюбов, Гоголь и Демьян Бедный.

— А почему только они? — озабоченно спросила Виктория Георгиевна, увидев шестой раз подряд их лица.

— Других не было. Взял полсотни, — объяснил завхоз. — Был еще хирург Пирогов, но я подумал, что он не впишется...

Ничего не ответила ему Беллинсгаузен и только, входя в очередной кабинет, старалась больше не смотреть на стены.

В буфете все уже блестело и лучилось, и хотя полки холодильника были пусты, тот же завхоз уверил, что бутерброды будут не хуже, чем в исполкоме, а молочные продукты в самом широком выборе.

Постепенно спустились в подвал, где ткнулись было в комнату, где должен был трудиться над будущим мотором Костя Кулибин, но дверь оказалась закрытой. Снова поднялись на первый этаж, порядком устали и, наконец, остановились около двери, за которой хранилась телега. Скрипнув, распахнулась дверь. Наиболее уставшие остались в коридоре, в гардеробную следом за директором вошли лишь несколько человек.

Первое, что увидела Виктория Георгиевна, когда переступила порог комнаты, было бледное как мел лицо Глиняного. Научный сотрудник стоял около телеги, обхватив руками голову, как это делают артисты, когда им надо изобразить на сцене убийство или полное разорение.

Первым желанием Виктории Георгиевны было крикнуть: «Что это еще за фокусы?» — но она перевела глаза на телегу и тоже оцепенела.

Колесо не вращалось.

Это уже заметили и все вошедшие. Волна испуга распространилась по толпе сотрудников. Так распространяется, если верить ихтиологам, волна тревоги по рыбьей стае: пугаются и начинают поворачивать назад даже те рыбы, которые находятся в самом конце строя.

— Что тут происходит? — грозно спросила Беллинсгаузен, и Глиняный, услыхав звуки ее голоса, потерял последние остатки самообладания.

Ему захотелось упасть на колени.

— Опять вы его трогали? — голосом, который не обещал ничего хорошего, спросила директор.

— Я... Только... вошел... Оно уже не крутилось... Я вообще... — после чего он начал нести такую ерунду, что директор махнула на него рукой и сама приблизилась к колесу. Увы! Спицы были неподвижны.

Симпозиум... Иностранные гости... Незащищенные диссертации... Телефонные разговоры с вышестоящими организациями... Мысли об этом, как обломки скал, обрушились на голову директора. Цветными картинами промелькнули в ее мозгу сцены позора, все расплылось, ушло, оставив в ушах нехороший пронзительный звон, а в глазах радужное мелькание.

Однако надо было что-то предпринять, и Виктория Георгиевна еще раз доказала, что она недаром владеет водными лыжами, тросом, катером и трамплином. Она протянула руку, коснулась ею колеса и решительно толкнула его.

Колесо завертелось.

Вздох облегчения пронесся над толпой сотрудников. Так, вероятно, вздыхали свидетели насыщения голодных пятью хлебами или очевидцы первого движения парохода «Клермонт». Но чуда не произошло. Колесо, сделав несколько оборотов, снова замерло.

— Кабинет закрыть. Никого не впускать, — уже овладев собой, мрачно сказала Виктория Георгиевна и повернулась, чтобы идти. Но в дверях образовалась пробка: в комнату стремились попасть все, кто оставался в коридоре, а теперь услышал о катастрофическом событии.