Марек Баранецкий - Воля дракона. Современная фантастика Польши [сборник litres]

Джонсон как раз делал последний выдох, когда влетел головой прямо в сферу, наполненную живительной смесью под давлением тысячи гектопаскалей. Ковчег, используя пуповину, сумел поднять температуру внутри пузыря до минус тридцати градусов, этого было достаточно для человеческого организм. Кластерная личинка втянула тело доктора и, несмотря на его безумные попытки, не дала ему выбраться наружу. Джонсон кричал, как псих, а затем его стошнило ужином из-за проблем вестибулярного аппарата и вони, царящей внутри пузыря. Потом он говорил, что воздух, хотя и был пронзительно-холоден, но был пропитан трупным запахом, – он помнил этот запах со студенческого визита в прозекторскую. Корабль не позаботился о такой мелочи, сосредоточившись на спасении его несчастной жизни.

После этого «подвига» доктор Джонсон уже не смог обрести психическое равновесие. Порой, особенно после пятого пробуждения, мне казалось, что он поправляется, но периоды ремиссии были очень короткими, ее не хватало даже на какую-то деятельность между левитациями. Глядя на испуганное, подавленное животное, в которое превратился мой коллега, я задавался вопросом: а сколько осталось времени у меня? Даже наяву я слышал хруст соприкасающихся насекомых, мне виделся горный луг, ассоциирующийся у меня с экзотическим словом GARDRAM. Нервный тик мешал есть. Эрвин каждый раз не мог удержаться от смеха, когда я расплескивал еду на стол, а витаминный коктейль стекал у меня по бороде. Я пытался не ужинать в его присутствии. Забивался в угол моей каюты: в темноте раздавался звук выскребывающей ложки и бесстыдного чавканья.

Аланис контролировала каждый шаг доктора, используя для этого оболочку, напыленную DLV на одежды. Когда видела, что Джонсон делает что-то не то, напыление получало от пола или стены биохимический импульс, который обездвиживал председателя Совета с помощью одежды. Он стал предметом в этой причудливой игре. Сейчас он занимался в основном простыми опытами с комбинаторикой. К примеру, бросал диск от упаковки бинта (условную монету) и записывал все результаты. Статистика была идеальной: поочередно выпадал то орел, то решка, что, конечно, было неестественно. При бесконечном количестве бросков такой результат не вызвал бы возражений, но не в случае пятидесяти или ста бросков. То же и с картами виртуальной колоды или игровыми «костями», слепленными из остатков еды. У него выпадали единица, двойка, тройка, четверка, пятерка, шестерка, пятерка, четверка, тройка и т. д.

Можно было сойти с ума.

Между тем на ярусах A и B рождались исключительно рыжие дети.

– Можно допустить, что рыжеволосость была характерна для первых европейцев, – говорила Аланис. – Отвечала за это, так же как и в Муравейнике, мутация гена MC1R. Рыжеволосость сама по себе не опасна, если речь идет о людях с темной кожей, но, если при этом кожа светлая, усиливается вероятность солнечных ожогов. Поэтому частота появления рыжих волос обычно уменьшается с возникновением мутации, осветляющей кожу.

– А как это выглядело до старта?

– Люди со светлыми волосами составляли менее 2 % населения, а рыжие – и того меньше. У меня нет точной статистики.

Потеря смысла существования может проявляться по-разному. Например, через убийство на расовой почве, через столбняк нашего психиатра, через глупые разговоры с очаровательной, но непредсказуемой SI, а также в моменты полной тишины, когда меня преследуют звуки металлических насекомых. Печаль парсеков пожирает человека и космос, пожирает даже этот чертов Айдахо, где выращивается исключительно эффективный сорт большого картофеля…

Но самое страшное было еще впереди.

Пятьдесят лет назад я простился с Питером и Эрвином. После четвертого планового пробуждения я погрузился в размышления: как это возможно, чтобы двое мужчин – независимо друг от друга – пришли к одному и тому же радикальному решению. Понятно, что процессами отождествления и принятия решений управляет случай, ответственный за появление нестабильных структур головного мозга. Вероятность больше, если люди из одной и той же культурной среды и на них воздействуют одинаковые стимулы. Здесь все имеет значение: возраст и пол, опыт прошлого, один и тот же психотип, задачи. Мысли кружат в умах годами, а мемосфера отличается все большей прозорливостью, но, несмотря ни на что, я продолжаю чувствовать свою беспомощность, вспоминая то, что почти одновременно сделали мои друзья.

Сначала на одном из мониторов глазной сетчатки я увидел Эрвина – он бежал в сторону Муравейника, а коридор, спазмически извиваясь, помогал ему добраться до цели; одиночные спазмы сокращали десяток, а иногда и несколько десятков метров. Я двигался за ним, минуя окаменевшего Джонсона. SI обездвижила его после очередной неуклюжей попытки перерезать себе вены – доктор с упорством маньяка возвращался к боковому проходу, где Dieu Le Veut вырастил на стене пористое утолщение, усеянное острыми, как ножи, кристаллами. Чиркая о них внутренней стороной запястьев, он, конечно, мог причинить себе некоторый вред, но никак не лишить себя жизни. Особенно под пристальным взглядом Аланис.

Миновав «статую» с окровавленными руками, кружной дорогой я направился к Плащу, чтобы воспользоваться антиполевым потоком, предназначенным для перемещения тяжелой техники. Через минуту, завернутый в амортизирующий кокон, я летел вперед, как пневматическая пуля. Я опередил Эрвина на добрые несколько минут. Обошел Муравейник снаружи, пока не нашел замаскированный шлюз, через который наш адвокат решил добраться до колонии B. Ковчег накрыл его скафандром наблюдения, дававшим возможность порой включать камуфляж; снабдил также короткоствольным оружием, пистолетом zaver-max калибра 9 мм, с двадцатью патронами в обойме. Согласно инструкции, в случае непосредственной угрозы жизни наблюдатель мог использовать его против колонистов (по мнению кардиналов, достояние Совета старейшин требовало жертв) до момента, пока к защитным действиям не подключится Аланис.

На ярусе B царила поздняя осень, было холодно, всего несколько градусов выше нуля, с облачной имитации неба сыпал непрерывный мелкий дождь. Десять лет назад весь мегаполис рыжих переехал на этот ярус; на более верхних остались только промышленные предприятия, построенные в начале экспедиции на Ковчеге. В старой резиденции уже царили морозы, по опустевшим улицам гулял ветер. Я и сам ненавижу холод, потому решение поселенцев с «севера» казалось мне рациональным. Мне было интересно, когда же они покорят ярус C, чтобы круглый год греться в солнечных лучах. Доступ к теплому пруду, который метисы называли морем, и к плодородным землям «юга» был отличным поводом для начала сражений. Жажду Lebensraum нельзя успокоить, можно лишь приглушить. Казалось странным, что Киндред Минцер за последнюю четверть столетия не развязал войну. Конфликт висел в воздухе в течение всей нашей левитации. Несколько раз даже доходило до вооруженных столкновений.