В Бирюк - Волчата [СИ]

«У кого что болит — тот про то и говорит».

Разговоры и рассказы сопровождались выпивкой. Я обратил внимание, как Ивашко заглянул в поставленную хозяйкой кружку, понюхал… и отодвинул в сторону. На мой вопрос он потянул из ножен свою гурду.

— Ты ж сказал — три раза омыть вражьей кровью. А я — только один. Славный клинок. Как рубанул — всё пробил. И доспех, и тулово. Дальше только штаны поскакали. Халат там был. Вроде этого.

И показал на Алу. У того опять… глазки блюдцами. Надо переодеть мальчишку. Во избежание ненужных ассоциаций и коллизий.

Николай, которому я сдал оставшиеся от Борзяты и Гостимила ценности, начал, было, вопросы задавать. А мне скрывать нечего, я завсегда правду говорю:

— Пошли по делам своим. Под лёд провалились. Так что, принимай под отчёт и употребляй к нашей пользе.

Уже в конце посиделок, когда мужики увлеклись разговором между собой, я заскочил в детскую избу. Тут все спали. Кроме Артёмия. Ответив на мои вопросы о самочувствии, он вдруг ухватил меня за руку и негромко задал встречный:

— А ведь мы раньше встречались. Ты меня знаешь. И имя, и что мечник, и про господина моего, Гордея? Ты кто?

Мда, прокол. Я слишком подробно представил Артёмия моим «мужам добрым». Про Гордея я никак знать не мог. Но мне было весело. Было радостно от встречи с моими людьми. От ощущения правильности, безопасности, от — «у нас всё получится»…

Я наклонился к Артёмию и почти в лицо зашептал:

— Свадьбу гордеевской дочки прошлой весной помнишь? Ну-ка, вспомни, кому ты там жениться обещал?

Артёмий несколько растерянно посмотрел на меня, с явным трудом вспоминая. А я продолжал давиться от хохота:

— Вот вы, мужики, все такие. Позвал девушку замуж, горы золотые наобещал, а года не прошло — уж и вспомнить не можешь. И кто ж тебя на той свадьбе целовал жарко? В уста сахарные? Иль у тебя таких дел — по семь раз на неделе? Столько, что и запамятовал. А? Винцо выпили — любовь прошла?

Мой шутливый тон не находил ответа в глазах Артёмия. Он продолжал морщить лоб, мучительно вспоминая. Отсвет от лампадки на моих, почти вплотную приближенных к его, глазах вдруг вызвал озарение узнавания.

— К-княжна. П-персиянская. Г-господи…

— Ну наконец-то. А я уж решил, что у тебя чего-то с головой. Память отшибло. Ты, вроде, бабником не был. Чтоб под венец звать да и запамятовать кого. Только я ныне не «персиянская княжна», а Иван — боярский сын. Отчим мой, Аким Янович Рябина, славный сотник знаменитых смоленских стрелков, по делам послал. Вот и свиделись.

— А как… Как же… ну… Хотеней, Степанида, Гордей…

Не вдаваясь в подробности, я коротко изложил основы представления, срежиссированного Степанидой свет Слудовной прошлой весной в Киеве. И поставленного при моём непосредственном участии. Моё любопытство в стиле «Шумел камыш, деревья гнулись»:

— А что ещё? — вызвало нервный хмык Артёмия.

— Там много чего случилось. Злые все были… Гордей Хотенея палкой бил.

Воспоминание о моём… Хотенее, о полученных им из-за меня побоях, вызвало во мне… радостное удовлетворение: «так ему и надо. Изменщику». Забивая демонстративным весельем яркие и… разнообразные воспоминания о недавнем прошлом, я снова наклонился к Артёмию, покачал плечами: кольчужка — не монисто, но тоже блестит и позвякивает. И томным голосом вопросил:

— То дела давние, прошедшие. А вот ныне-то, позовёшь ли меня, сокол ясный, да под злат венец? Али засмущался, красный молодец, передумался?

Тарелочные глаза прорастают не только у Алу. А такой багровый цвет лица не даст даже полная печка догорающих углей. Артёмий полыхнул лицом и начал от меня отодвигаться. А я, хохоча в душе от двусмысленности ситуации, а более всего — от глубокого смущения взрослого мужика, добавил в тон лошадиную дозу томности и многообещальности.

— Не боися, мил дружочек, не печалуйся. Уж как заживём ладком, так и будешь ты завсегда обихоженный, во всяк божий день — досыта кормленный. Мытый-поенный-спать уложенный. У меня-то да в руках всяко дело спорится, на лету горит-плавится. Никаких заботушек мил дружку не останется. Будешь жить-поживать, как у Христа за пазухой. Только мне да солнцу красному — радоваться.

Артёмий вжался от меня в стенку, отмахивался от меня ещё слабыми руками, чуть не крестился. Он видел, что я, явно, шучу. Надеялся. Но не был уверен полностью. Вдруг, собравшись с духом, он ровным, но дрожащим голосом попросил:

— Иване. Не шути так. Ну какая ты мне жена. Какой.

Вздёрнув нос и передёрнув плечиком, я капризно возвестил:

— А не нравлюсь тебе, так другого найду. Помоложе да побаскее. Вот.

Взгляд искоса показывал зрелище совершенно смущённого и растерянного мужика. Ну просто — дядя россыпью! Он имел настолько глупый вид, что я не выдержал и заржал. Зажимая рот, чтобы не разбудить детей. Артёмий неуверенно улыбнулся в ответ, вытер пот — аж прошибло мужика. От моих «брачных предложений».

Я ещё хихикал, когда он снова помрачнел и улёгся на спину.

— Зря ты назвался. Лучше бы ты меня в здешний поруб отправил.

— Артёмий! Ты чего? Обиделся, что ли? Ну, извини. Ну, дурак, глупая шутка.

— Точно. Дурак. Ты — «княжна персиянская». Беглая роба… ну, или — холоп. Всё едино. По тебе сыск идёт.

— Ну и что! Все ж думают, что я в болотах утонул, под поганых попал, сгинул… Никто ж и не знает.

— Я — знаю.

— Так ты ж не скажешь. Клятву дашь. Типа: буду молчать, как рыба об лёд, язык проглотивши.

— Э-эх. Молодой ты совсем. Глупый. «Первое слово — дороже второго» — слышал? А моя первая клятва — крёстное целование Гордею. Я в Смоленск вернусь — должен буду рассказать. Ты — имение господина моего. А я — его слуга верный.

Факеншит! Не фига себе! Вот попал… Да что ж за идиотская система!

Спасти человека. Единственного порядочного здесь человека в моём понимании, отдать долг жизни. И получить… свою смерть. И чего делать? Опять… «концы в воду»?

Видимо, этот очевидный и, похоже, единственный выход, первому пришёл в голову Артемию. Старательно не глядя мне в лицо, он монотонно произнёс:

— Ты, Иване, не тяни время. Убей меня как-нибудь… не больно. Ножиком в сердце. Пока я слабый ещё. Чтоб не сильно мучился. Попа бы хорошо. Исповедоваться бы…

Да что ж за гадство такое?! В какое же дерьмо я попал?!

В какое-какое… В «Святую Русь». Где мне приличного человека надо зарезать, чтобы самому хоть как-то трепыхаться! Исповедаться ему! Ещё и поп про мои дела знать будет! Тоже резать? Да сколько ж можно!

А оставить Артёмия без покаяния… недостойно. Для меня это покаяние — туфта, голубой туман. А он мучиться будет.