В Бирюк - Вляп [СИ]

Ничего. Можно закрыть глаза, можно открыть — одинаково.

Потом — тактильные. Что-то мягко коснулось предплечья. Мышь, крыса?!

В панике дёргаюсь, вслушиваюсь в тишину, вглядываюсь в темноту. Сердце колотит где-то у горла. Страшно. Непонятно чего… Потому и страшно, что непонятно…

Успокаиваюсь, задрёмываю.

Просыпаюсь от собственного крика — сводит ногу. Больно. Пытаюсь расслабиться. Успокаиваю дыхание, стараюсь не думать о сведённой икроножной, не обращать внимания на эту боль. Вот сейчас отпустит, вот сейчас пройдёт…

Не проходит.

Очень больно. Безысходно больно. Больно навсегда.

Приходит паника, ощущение собственного бессилия. Вот так и будет всю жизнь. Зажатая до каменного состояния мышца. Идиотски оттопыренный, окаменевший большой палец ноги. Который просто режет болью.

Размять, помассировать.

Для этого нужно подтянуть ногу, согнуть её, чтобы дотянуться.

Любое шевеление — зажим усиливается. Рывками.

Судорога простреливает тело аж до скрипа собственных зубов. Больно. От попытки массажа такая… боль. Вою, переворачиваюсь на спину, бью этим своим окаменевшим пальцем, всей стопой в стену.

Ещё. Ещё! Сильнее!

Выбиваю одну боль другой.

Вроде, отпустило.

Стою на коленях, упёршись лбом в бревна. Весь мокрый, дрожащий. Стук сердца успокаивается. Ну, вот и хорошо, ну вот и прошло. По спине — не то струйка пота, не то чья-то мягкая мокрая лапка.

Испуг, страх.

Организм срабатывает раньше сознания — инстинктивно, броском, перекатом разворачиваюсь спиной к стене, лицом к… к чему? К темноте? К пустоте? Там что-то есть…

Всё сильнее неосознанно, инстинктивно вжимаюсь в сухие бревна спиной. Вдруг чуть слышный шорох возле уха, короткий, острый укол сзади около шеи. Скорпион?! Тарантул?!

Ещё не поняв, не обдумав, тело само рывком бросается вперёд. От этого… не знаю от чего, за спиной.

Здесь же всё — чужое! Всё — не моё! Здесь же ничему доверять нельзя…

Судорожный рывок от неведомого ужаса за спиной. И я снова катаюсь по земле — снова судорога. На обеих ногах сразу. Катаюсь на спине, вцепившись в собственные ноги. И вою. В крик, в голос.

Больно.

Страшно.

Темно. Не… непонятно.

Невозможно лежать, сидеть, невозможно найти место, положение, чтобы не болело. В любом положении боль — усиливается. Меняешь позу — эта боль слабеет, в другом месте болит всё сильнее. Сводит всё: ломит виски, сводит челюсти, зажимает горло.

Вдох — всхлип. Задерживаю дыхание и чувствую, как дрожит, колотит всё тело.

Выдох — стон. Переходящий в волну судорог от макушки по спине до пяток.

Оставь человека одного — и он сдохнет. С истошным воем.

Или — сойдёт с ума. Тоже — с криком ужаса и боли.

Не хочу.

Страшно.

Ужас. От всего. Паника.

Хватит! Не надо! Выньте меня отсюда! Выпустите! Вы же предки мои! Я больше не буду! Пожалейте, пожалуйста. Я всё буду делать! Я буду как шёлковый!

Так вот о чём «монумент ходячий» говорила! «Шёлковый»! Не кафтан, не халат, не колпак. Я — «шёлковый»! Хорошо, я — буду, буду! Только отпустите!

Хороший был у царя Соломона перстень. Оптимистический. С гравировкой: «И это пройдёт».

Я так ждал звука шагов, скрипа открывающейся двери… Проспал. Провалился в очередное, бессчётное беспамятство и пропустил.

В какой-то момент по глазам ударил свет. Ничего не видно, в глазах больно. Мне накинули какую-то тряпку на голову, подхватили поперёк туловища, понесли…

Спасители! Спасатели! Меня спасли… Кончился этот мучительный бред с предками, с Русью Святой и Древней, с болью, страхом, дерьмом и скотством…

Ура! Кащенка! Сейчас — врачи, укольчики, сестры и братья в белых халатах…

Дорогие мои! Родные! Долгожданные!

Я лежу на спине. Надо мною лицо, благообразное, с аккуратной остренькой бородкой. Классический земской доктор. Сельский интеллигент в третьем поколении. Какие у нас прекрасные доктора! Особенно — в психлечебницах. Душевные, добрые. Целители!

Очень спокойное, умное, доброжелательное лицо. Спокойное даже в пляшущих отсветах какого-то огня.

— Меня Саввушкой кличут. Ты меня понял? Скажи «да».

Не могу. Язык распух, в горле — как куча бетонной крошки. Откуда-то сбоку голос. Поворачиваю голову: Юлька.

Здесь?! Дрянь горбатая! Она же меня сюда привезла! Она же меня продала и предала! В рабство продала, гадина!

Пытаюсь подняться. Руки… что-то держит. И вдруг — страшная боль в левой руке. От локтя до самого сердца. «Саввушка»… я же слышал это имя! От этой… гегемонихи в чёрно-красном…

Господи! Значит это не конец, это не спасатели, это не бред… Это всё ещё Русь… Святая…

— Меня кличут Саввушкой. Ты меня понял? Закрой и открой глаза.

Хлопаю глазами. Старательно. Несколько раз.

— Я буду тебя учить. Вежеству. Я буду велеть — ты будешь делать. Быстро, старательно. Да?

Не понимаю. Ступор. Какое такое «вежество»? Я просто смотрю. Саввушка чуть улыбается.

— Хочешь назад, в поруб?

Назад?! В космос, в одиночество, в боль, в сумасшествие?!!! Я трясу головой. От движения голову просто разламывает, темнеет в глазах.

Так началось моё обучение. «Курс молодого холопа»…

До того я уже пережил немало: собственную смерть у поворота на Кащенку, перенос психоматрицы по ветвям мирового дерева, публичную казнь через отрубание головы в Волчанке, потерю всей собственной кожи с ногтями, зубами и волосами… Но ничто не может сравниться с тем влиянием, которое на меня оказали эти шесть дней в киевских подземельях: три — с самим собой, три — с Саввушкой.

Мне повезло: Саввушка был профессионал высшего класса. Таких на весь Киев три-четыре. На Русь — хорошо, если десяток. Профессиональный палач, кат в третьем поколении. Кстати, тоже Мономахович — дед его служил князю Владимиру по прозвищу Мономах. Ну, которого шапка. Потом деда женили на беременной девице из сенных девок. Не из тех, которые «на сене», а из тех которые «в сенях». С которой сам Мономах перед этим и побаловался.

Будь на месте Саввушки какой-нибудь подмастерье — я бы из этого застенка живым не вышел: забили бы до смерти. Потому что только очень уверенный в своём профессионализме мастер может, столкнувшись с непонятным, попытаться понять. А подмастерья — просто ломят, и ломят всё сильнее. Пока не сорвут резьбу.

При семи-восьми миллионах, примерно, населения Руси, один процент, как и везде, составляют высшие сословия — князья, бояре, попы, иноки. И три-четыре процента — рабы. Холопы и холопки. Раб — не смерд, на землю не посадишь. И ремесленники из них — не очень. Для этого больше закупы подходят. А раба — либо на тяжкий труд, либо в прислугу.

В прислуге есть такая тонкая категория — «верховные» (или — «верхние», «верховые») холопы. Не потому, что главные, а потому что имеет доступ на «верх». На верхние этажи богатых княжеских и боярских теремов. К, так сказать, «телу» господскому. Практически — члены семьи. Или (может, так понятнее будет) — домашние животные. Двуногие говорящие орудия.