В Бирюк - Вляп [СИ]

Саввушка этот одному здоровому из местных кивнул. Тот меня за шиворот — и у меня платок совсем на глаза съехал, ничего не видать. А он меня тащит почти на весу. Пытаюсь пнуть ногой — не достаю. Чувствую: одна дверь, лестница вниз, другую дверь нараспашку мной вышибли, снова лестница.

Тут меня из шубейки вытряхнули, платок с головы через лицо содрали. И пинком — вперёд, лбом в стену, в бревна.

Сзади дверь — стук, засов — грюк. Приехали.

Больно. Шишка будет. Темно. Ну совсем. «Хоть глаз выколи» — это когда вот так. Тихо. Абсолютно.

В темноте… ну чего врать — страшно. Но страшнее всего от непонятности.

За что? Почему? Где я? Какое-то подземелье. Зиндан? Земляная тюрьма? Стенка бревенчатая. Русский аналог — поруб? Камера? Темница? «Сижу за решёткой в темнице сырой»…

Тогда почему сухо? И решётки нет.

Или какой-то склеп, могильное подземелье? В жертву духам предков… Заживо…

Меня затрясло… Мы, конечно, во всю эту хренотень и тёмные предрассудки… Но им-то на наше «верю — не верю» глубоко плевать. Спешно пытаюсь вспомнить — чего знаю по теме.

Древние славяне родителей своих под порогом закапывали. Не то. Жён и любовниц — на погребальный костёр живых, пьяных, хором огуленных… — это наше. Исконное. Арабы подробно описывали. Только я не жена, не рабыня…

Опаньки! А что мне там кузнец сказал? «Хлоп». Холоп по-русски. Раб.

Так эта сучка… Юлька… меня в рабство продала! Меня! Уелбантурила! Как овцу… То-то они с боярыней числительными перебрасывались. Одна — десять. Другая — две. Торг вели. Мною торговали! С-с-сволочи!

А гривну и вправду на шее носят. Ошейник называется. Рабский ошейник. Я за него ухватился, дёргать начал.

Ну, ясно — не дураки. Снаружи кожа, чтоб шею не сильно стёр, а внутри прощупывается цепочка. Железная, что ли. Кузнец последнее звено соединил и концы забил. Простенько, но без инструмента снять — однозначно… фиг. Да и с инструментом… Шея, однако. Не видно ни черта, ошибёшься — в горле дырка. Напарник нужен.

Ну, Юлька, ну гадина горбатая…

И что теперь делать? — А ничего. Поскольку — раб. Как хозяин скажет, так и будет. А не угодишь, Ванечка, хозяину — будет тебе плёточка. Как, там, в «Чайке»: «я — вещь, я — вещь» и — прыг в Волгу.

«Орудия бывают молчащие, мычащие и говорящие» — это из древнеримского учебника по сельскому хозяйству. Типа: «Как нам обустроить классическую римскую виллу». На «говорящие» я не тяну, поскольку помалкиваю. А на «мычащие» — так доить меня вряд ли получится.

И чего делать? Ждём победы Спартака? Киевского? А до общечеловеческих ценностей… Типа «свобода, равенство, братство»… Пара тысяч километров и шесть веков. До первого разговора в таком ключе. Не, шесть сотен лет я здесь не высижу.

Ну, едрёна матрена! Ну попал!

Трясти не перестало, но уже не от страха и неожиданности. Просто нежарко здесь. А на мне только штаны и обувка «прощай молодость». Но паника схлынула, и молотилка со свалкой заработали.

Раз меня этот «монумент» купил… А кстати, за сколько? «Десять» — это в пять раз больше, чем «две». Но чего «две»? Не хочется как-то по дешёвке пойти.

Факеншит! Чехов из себя раба по капле выдавливал, а ты, Ванька, этот свой прыщ явно ещё и не ковырял, не то что давил. Сходу первый вопрос: а почему меня — и так дёшево? Хочу, чтоб меня продали как эксклюзив ручной работы. Я — не в Китае сделанный, моя цена выше…

Остынь, Ванюша, это же не рынок труда, услуг, вещей — это же рынок людей! Или рабы — не люди? «Орудия говорящие», двуногая скотинка. «Я — вещь»? Или, всё-таки, это те, кто торгует людьми — не-люди? То есть Юлька моя, эта Степанида… остальные, кто в этом бизнесе: Прокопий, Саввушка, кузнец… А те, кого продают и им это нормально? Вещи?

Так что, я — один человек на весь этот мир? Что один такой — точно. Другого такого здесь нет. Факт. Но если меня от такой «людcкости» или там, такой «человечности» просто трясёт и выворачивает — я кто? Нелюдь?

Снова нахлынула тоска одиночества. Уже не от потери своего мира. Родного, любимого, знакомого… Потери уже и этого, нового, обретаемого мира.

Это не мой мир. Предки — да. Может, и мои такими были. Всякие достопримечательности — да. Этнография с парфюмерией — можно понять, принюхаться, перетерпеть. Но то, что эти люди делают…

Нет, всё-таки, в мире этих людей я — нелюдь. Я так — не могу, не хочу и не буду. Это всё дикость и пакость. А предки — скоты. И ведут себя по-скотски. Дарвин неправ: мы не от обезьяны произошли. Мы произошли от сволочной мерзкой двуногой скотины. В данном конкретном — «святорусской». При всем моем уважении и толерантности.

Трясло уже по-настоящему. Озноб переходил в судороги. Зубы стучат.

Чтобы расслабиться и согреться пошёл искать парашу. Такое вот развлечение. Хоть открой глаза, хоть закрой — одинаково. Пополз — темно. Раз камера — должна быть параша.

«И место твоё — у параши» — наш фольклор, наша народная мудрость.

Нашёл — колода, вкопанная в землю. В середине дырка — голову не просунешь. Верх гладкий, отполированный. Множеством задниц. Чистенько. Воспользовался местными удобствами. Правда, взамен туалетной бумаги пришлось одну портянку на куски порвать.

И ничего больше в подземелье нет. Бревенчатые стены, пол земляной чисто выметенный. В одной стене — дверь деревянная запертая. Значит — не поруб. В порубе вход на потолке. Темница… Полная темнота. И тишина. Ни животных, ни насекомых. Космос. Пустой. Без звёзд, комет и космонавтов.

Хочется есть и пить.

Ну, голод — ладно. На третий день пройдёт, а вот вода… Сухо. И в горле, и вокруг.

Нетипично. По жанру должно быть сыро и капать.

Пробовал улечься на голой земле. Опять не по правилам: должна быть охапка старой прелой сырой соломы. Пришлось пристроиться спиной к стенке. Так, сидя, и задремал. Не надолго.

Проснулся свернувшимся калачиком на земле. От боли во всех мышцах — судорогой сводит.

Покряхтел, развернулся, размял тело, даже попрыгал в темноте. Уселся и снова цикл: дремота, сон, боль…

Пытка… Темнотой, тишиной, жаждой, голодом, недостатком тепла, лишением сна, болью во всех частях тела…

Пытка самим собой.

Оставь человека одного — и он сам по себе сдохнет. Запытает. Себя. Мучительно. Так и я: не хочешь принять этот мир, воротит быть «холопом верным», пытаешься остаться самим собой, даже в чужом месте, в чужом теле — сдохни. Сам — от себя.

Чувство времени я потерял довольно быстро. И — связность воспоминаний.

Тишина. Слушаю. Вслушиваюсь… Всё сильнее… Шорох… Идут! Сейчас за мной… Нет. Это ток крови в ушах. Ни звука…

Потом пошли галлюцинации.

Сперва звуковые. Музыка где-то, голоса неясные… далёкий женский смех…

Нет, почудилось.

Потом — зрительные. Что-то увидел. Краем глаза. Что-то промелькнуло. Какая-то паутинка. На краю зрения. Какое-то пятно. Чёрное на чёрном… Судорожный страх… Судорожное вглядывание в темноту. Изо всех сил раскрываю глаза. Не моргаю.