В Бирюк - Вляп [СИ]

Насчёт кожи — правда. Похоже на металлизацию при ожоге. Я даже ковырять пробовал — кожа слезает, а отблеск остаётся. Как-то неярко в разных местах при боковом искусственном освещении серебряным пятнышки отсвечивают. Психоматрица, раскудрить её, приживается.

Платки с головы моей сняли — я хоть осмотрелся.

Прямо передо мной — давешняя боярыня. Вблизи ещё круче — императрица. Царица небесная и поднебесная. Галину Вишневскую в старости видели? Сходный тип. Сидит не на лавке — в кресле с подлокотниками. Вроде трона. Руки видны. Старые, сухие, морщинистые. С тяжёлыми перстнями. По нескольку на каждой руке. И не одного светлого камня — чёрные, фиолетовый, темно-красные. Сама — в чёрном с красным, глаза светло-светло-серые: выцвели от старости. Смотрят как-то… сквозь и мимо.

Только вдруг сквозь эту выцвестость как глянет… прицельно. Хищница. Старая, опытная, беспощадная.

— Кажи.

А Юлька тем временем меня уже распаковала, верхнее стянула, давая на мне опояску развязывать.

Ё-моё, а у бедняжки-то натурально руки трясутся. И мокрые от пота. Чем же её эта старуха так пробрала? Или здесь так принято реагировать на аристократию? В форме тахикардии, энуреза и усиленного потоотделения? Пришлось самому узелок развязывать, рубаху через голову стянул, Юлька вторую за подол тянет.

— Глянь-погляди, Степанида свет Слудовна. Сокровище редкое, всё слышит-понимает, тебе, светлой госпоже нашей, сирых защитительнице-покровительнице-благодетельнице, услужить торопится. И язычок-то у него целенький, чистенький. Не рваный, не резанный. А не слова сказать не может. Ни худого, ни злого, ни лишнего.

— Звать?

— А как пожелать изволишь, так и назовёшь. На все воля твоя госпожа-боярыня. Хоть полкашкой, хоть лысушкой. Он смышлёный, ко всякому прозвищу привыкнет. Всякое именование-прозвание от госпожи-благодетельницы данное — с радостью примет…

— Кажи.

И уже в голосе нотка раздражения и нетерпения.

Юльку ещё сильнее затрясло и она — опаньки! — сдёрнула с меня штаны. Ниже колен. Я аж присел от неожиданности, ручками прикрылся. Юлька ручки мои отводит, молотит всё быстрее, все нервеннее. Демонстрирует присутствующим моё… хозяйство. Особо упирает на отсутствие крайней плоти.

— А резьба-то, а резьба… Нигде такого не видывала, от людей умудрённых не слыхивала… Будто мастер-резчик какой заморской по кости дорогой-редкостной…

Да что они все из-за кусочка кожи так волнуются?! А кулачок-то у Юленьки мокрый да горячий, жмётся да елозится. А меня злость со смехом разбирает. Я-то и в своём времени ни перед кем так, как Юлька тут, не гнулся, не приплясывал. А здесь всего-то какая-то средневековая бабенция. Ещё, поди, и полуграмотная.

Ага, болтов с шурупами в жизни не разу не видывали — так они вон где резьбу ищут. Примитивные неразвитые средневековые… предки.

А боярыня, видать, хоть и старая, да внутри горячая. Выбирает себе… чтоб молодой до детскости, коль закон не запрещает, чтоб горячий да небалованный, да безволосый, чтоб на подушке не линял, да немой, чтоб не болтал…

Переборчива, ты, старая, а неумна. Коль ищешь… вибратор на ножках — оценивай по главному параметру в рабочем состоянии.

Тут до Юльки дошло, что у неё в руках… нечто не то, что в начале было. Глянула, ойкнула, отскочила. А я — руки в боки, «свободный гражданин в свободной стране», стою и боярыню разглядываю. Прямо ей в глаза смотрю. Со спущенными штанами. С ухмылочкой.

Ванька — богатырь святорусский. С копьём наизготовку.

Типа прикидываю: как с неё всё это чёрно-красное снимать буду.

Раз здесь, как я уже предполагал, недоразвитые предки неспособны оценить редчайшую ценность — мои таланты и знания, а могут предложить только роль самоходного вибратора, то должен же я представлять пути доступа к… полю моей будущей деятельности. Вибрирования.

Типа: давай, бабуля, заголяйся. А «функционал» личный у меня вполне… «на два часа» и покачивается неспешно. Влево-вправо. Как кобра перед броском.

Тут-то я и увидел, как у этой… Степаниды Слудовны из-под тусклой радужницы зверь выглядывает.

— Неук?

— Так чистенький, свеженький, нетронутый, непорченный, как захочешь — выучишь, прежнее ломать-выбивать не надобно…

— Сколько?

— Дак, государыня-кормилица…

— Ну!

— Десять.

— Сдурела? Две.

— Дак как же можно, я ночей не спала, крошки хлеба не доедала, травами редкими, чудесными выпаивала, всё ему, золотому-серебряному…

— Цыц. Две. И… если в животе будет. К Саввушке. Чтоб шёлковый. Выучить. Гривну с метой. Тавро не надо. Главу — платом. Иди.

И мне: «Одягайся». Снизошла. Заметила. Как «кобру» показал.

Штаны подтянул, Юлька шубейку мне на голые плечи набросила, одним движением голову платком вместе с лицом замотала. Шмотки подхватила и задом, благодаря и кланяясь непрерывно… Ещё и в закрывшуюся дверь пару поклонов выдала. Всё — с приплясыванием да с пришепётыванием.

— Спаси тя господи… защити царица небесная… даруй те многие лета… всех святых благоволения…

С нами ещё один мужчина вышел. Благообразный, сухощавый, из местных. Дорогу показывает. А я понять не могу: откуда у средневековой киевской аристократии «г» как у проститутки с «Харькива»? И почему: «если в животе будет»? Мне что, ей ещё и ребёночка сделать? А как у вас, монумент ходячий, с климаксом? Или для предков это такие мелочи?

Как у эскимосок: надо грудное молоко? — Сейчас сделаем: у бабушки появится и сцедим.

И вообще: а что это было? И куда мы теперь? А «шёлковый» — это халат или кафтан? А учить чему будут и как? А Саввушка — директор здешний школы? Программа-то есть? А гривна — золотая или серебряная? Или бумажная украинская? Её же на шее носить надо?

Ответы последовали почти с такой же скоростью, что и вопросы.

Для начала мы пробежали через двор, куда-то завернули и попали в кузню. Прокопий, провожатый наш — что-то сказал кузнецу. Тот ко мне подошёл, зачем-то шею осмотрел и ушёл вглубь. Вернулся с какой-то чёрной небольшой железякой. Гнётся, болтается, позванивает. Показал, что надо встать на колени возле наковальни. Зашёл сзади, накинул мне эту хрень на шею, концы сжал, прижал меня щекой к боку носка наковальни и каким-то молотком по ней стукнул.

— Всё. Здрав будь хлоп коротецкий. С гривной тя.

Кто такой хлоп? Почему коротецкий? Это у меня на шее — гривна? Почему чёрная?

Только Юлька меня уже за руку — хвать и тянет, Прокопий впереди тоже чуть не бегом. В сторону терема косится. Снова изба какая-то, мужики сидят, чего-то делают. Прокопий к одному:

— Саввушка, боярыня велела…

Тут я отдышался, Юльку стряхнул — да сколько можно меня, как мелкую шавку, за шиворот таскать?!

Из-за платка — не видно, из-за Юльки — неслышно. И вообще — непонятно. А я непоняток не люблю. Чувствую — дурят меня местные. Надо показать, что лох — это не здесь.