В Бирюк - Вляп [СИ]

Пока я во всей этой суете и холодрыге медленно соображал, ситуация изменилась.

Со стороны мужика на белой лошади набежала его свита. И начала бить всех, кого ни попадя по чём ни попало. Своими посохами-тяжеловесами. А связанному, полуодетому, замёрзшему, недавно битому… Много ли надо? Да ещё и мутит. Все снова улеглись обратно на лёд. Я — в числе первых.

Хотя нет, не все. Тот мужик, который первым начал кричать, рванул вперёд. За ним мерно потопали двое обтулупленных.

Метрах в шести от нас его сбили с ног. Перекатили, подхватили… Перевернули на живот, перекинули через бревно. И ловко так — голова к нам, туловище — к проруби, шея как раз на бревне.

Как-то… очень профессионально. Менты что ли? Или вертухаи какие? Точно — Заполярная филармония. Чувствуется специфический навык в общении с людьми. У которых руки вывернуты за спину.

Тут подошёл третий. Со здоровенным топором на плече.

Та-ак. Топоры бывают разные. Спутать плотницкий «звонарёк» с обычным «сучкорубом» можно только после литровой дозы метилового спирта. Это когда не только не соображаешь, но и видеть вообще в принципе не можешь. Уже никогда.

У мужика на плече была секира. Орудие лавочника типа «мясник», а отнюдь не пролетариата типа «плотник». Вот этим орудием он и начал помахивать.

Слева от меня очень близко вдруг оказались лошадиные ноги.

А страшно однако… Когда лежишь мордой на льду, руки связаны да ещё вывернуты за спиной. И тут выдвигается на тебя такой монстр.

То есть, конечно, все слышали, что лошадь на лежащего человека не наступит. Только… как бы это помягче… да фигня это все! Французы, к примеру, на Гаити закапывали восставших негров в землю по шею, а потом гоняли по этим головам свою конницу. Или для всех республиканцев и демократов, типа Мирабо с Лафайетами, негры не были людьми не только для них самих, но и для их лошадей?

На лошади — мужик. Тот самый, в красном плащике. Тулуп вместе с плащиком задрались чуть не на голову. Вокруг пояса как юбка вздыбилось. Опять костюмеры туфту толкают: у конного на спине должен быть разрез. В смысле: на одежде. Чтобы в седле сидеть нормально. А костюмеры не сделали. То ли поленились, то ли тулупчик прибрать решили. После съёмки. И в самом-то деле — из-за какой-то проходки в каком-то эпизоде настоящий караульный тулуп портить…

Дядя в недорезанном тулупе посмотрел на меня. Сверху, внимательно так, вдумчиво. Я, естественно, подмигнул.

Типа:

— Клёвую мизансцену построили. Всех «Оскаров» заберёте. Голливуд тулупы в России скупит. Вся их тусовка — только в ватничках на всяких сейшенах тусоваться будет. Включая групповухи в бассейне.

«Красный плащик» вздохнул как-то тоскливо. Наверное, от мысли о групповухе в ватниках. Потом глянул на «живую скульптурную группу» с терпилой на бревне. И вяло так махнул ручкой. Правой. Как-то в сторону.

«Мясник» взмахнул. Топор пошёл вверх…

Тут бы надо сказать что-то типа: «лезвие топора зловеще блеснуло в лучах восходящего солнца». Но… чего нет — того нет. Солнца в тот день вообще не было. А зимний рассвет… Серость темноватая.

Терпила как-то выгнулся, острая его бородёнка уставилась прямо на меня. Он чего-то орал…

Энергетика — восхитительная! Я ещё подумал: какой талант! Экспрессия, натюрлих.

И тут он полетел прямо в меня. Терпила.

Не весь — только его голова.

И из неё хлестанула кровь. Как огонь из новогодней ракеты.

Голова упала на лёд, метрах в 2–3 от меня, и от отдачи закрутилась волчком.

Потом дошёл звук. «Хряк» топора.

Ну не будет никогда мастер рубить хоть чью голову прямо на льду! Только на бревне. Иначе можно и инструмент попортить.

Инструмент вошёл в бревно довольно глубоко, мастер хлопнул ладонью по концу топорища, выдернул секиру…

И из открывшихся кровеносных сосудов обезглавленного тела ударил фонтан крови. На полметра примерно.

Красной. Быстро чернеющей. Горячей. От неё шёл пар.

Там, где этот поток попадал на снег — снег стремительно оседал. Как сахар в кипятке. Или как сугроб под струйкой мочи.

Выглядело это как… как раздробленная кость в открытой ране. Белые кристаллики снега в чёрной оседающей крови.

Фонтан ослаб. Потом снова толчком выплюнул очередную порцию. Потом ещё пара толчков все слабее. Потом…

«Вода привольно полилась мирно журча».

Только — не вода. Очень даже «не». И журчания я не слышал.

В том момент, кроме нарастающего грохота тамтамов в собственной голове, я вообще ничего не слышал.

Обтулупленные у бревна подхватили… останки. Под руки. Это… тело без головы. Которое только что было человеком. Живым. Экспрессивно кричавшим. Талантливо… А они его…

Опрокинули на спину. И поволокли к проруби. Куда и кинули.

Без всякого «на счёт три». Без брызг, без всплесков. Спихнули. Отработано.

Краем глаза поймал какое-то движение. Прямо передо мною отрубленная голова как-то дёрнулась, державшиеся сжатыми мышцы — расслабились, нижняя челюсть — отвалилась. И — завалилась в бок. На правую щеку.

Из открывшегося обрубка шеи неторопливо вылезло что-то мокрое и красное. Вроде тряпки.

Хотя — какие тряпки в голове… Не женщина же. Наверное — язык. Корнем вперёд. Съехал по гортани. Окончательно расслабился. Остаточные мышечные явления…

В моей голове что-то тоже… вспыхнуло. И я отключился.

Пробуждение было… из серии «Мама! Роди меня обратно!». Как от толчка. Хотя почему «как»? — От пинка одной из этих волосато-лохматых жертв горилльего аборта. Которых я сдуру посчитал всего-навсего человеческим коллективом бомжующей самодеятельности. А они друг другу головы… на раз. Топором. С хеканьем.

Картинка заваливающейся на бок отрубленной головы… чернеющие на глазах пятна крови… оседающий, расползающийся в крови снег в тусклом свете зимнего утра…

Я только успел откинуть голову на бок, и меня снова начало выворачивать.

Кажется, этот ублюдок ткнул меня сапогом в спину. Кажется, это только усилило мои спазмы.

Желудок — пустой. Слюни, сопли, желудочный сок… всё наружу. Там ещё есть такая штука, которую мы в шутку называли «двенадцативерстной кишкой». Если она тоже из меня горлом пойдёт, то от чего я умру раньше — от удушья или от кровопотери?

От горилльих пинков и собственных телодвижений шапка у меня свалилась. По волосам потянуло холодком. Ублюдок присел, ухватил меня за волосы… Хрюкнул. Как-то удивлённо. И ушёл.

А я с радостью обнаружил, что мой ступор уже не носит такого тотального характера, как аплодисменты на партийных съездах. В смысле: «бурные продолжительные, переходящие в…» в захлёбывание собственной блевотиной. Втягиваюсь, адаптируюсь.