В Бирюк - Вляп [СИ]

При всей своей любви рассказывать о себе, любимой, до сих пор Юлька ничего не говорила о своих делах в этом доме. А тут выдала историю об истоках… странности Хотенея Ратиборовича.

Стоило ей произнести это имя, как у меня ушки сами развернулись в сторону источника звука.

История выглядела так.

Лет пятьдесят назад, молодая, благородная девица из малоизвестного и абсолютно обедневшего рода, дальняя родственница не пойми кого, оказалась под одной крышей с Мономахом. Кажется, дело было на охоте.

Мономах в своём «Поучении…» плачется, что его «и лось на землю метал, и кабан грыз, и волки рвали, и тур бодал». Но не забодал. По тексту хорошо видно, что князь охоту любил, и толк в ней понимал. Пока охотнички кушали добытое, а Мономах отлёживался после «забав княжеских» в форме «добывание мяса насущного для своих приближенных», тринадцатилетняя девица пошла не то повязки поменять, не то питье подать. И оказалась под князем. А утром, вместо того, чтобы лить слезы об утраченной чести девичьей, переоделась в мужское платье и, уведя коня у кого-то из свиты, отправилась в Киев.

Князю было под шестьдесят, он оценил и невинность, и готовность. Некоторое время Степанида прожила в великокняжеском тереме. Пока животик не начал давить на носик. Тут Мономах и выдал её замуж за одного из Укоротичей.

«Выгодная партия», как говаривали российские аристократы. Пока не пришло время «партии нового типа».

Брак случился успешный, но Степанида отнюдь не собиралась сидеть тихонько в тереме, «за мужем». И рождённого сына она назвала Ратибором. По имени давнего, ещё Переяславльских времён, сподвижника и соратника князя. А самого Мономаха уговорила быть крестным отцом.

Мальчик рос «резов, но мил».

С одной стороны, Степанида тряслась над единственным сыном. Поскольку только он и защищал её от очень всем этим недовольного мужа. То, что парень — «мономашич», а не «всякая шелупонь боярская» — ему объяснили.

С другой стороны — «дитя греха», «курвин сын», «вот подожди, сдохнет Мономах — уж мы-то отыграемся».

Мальчик рос, становился всё более «резов» и всё менее «мил». Когда Мономах умер, мальчик был уже слишком велик, чтобы его можно было просто «заспать». Старший сын Мономаха Мстислав к незаконному братцу своему тоже благоволил.

Тут Степанида устроила сыночку очень выгодный брак. Выгодный со всех сторон, кроме одной. Ратибор жену возненавидел, а поскольку сам был живым примером нарушения правил приличия и «наплевизма на общественное мнение», то и дома ничем не стеснялся.

Кстати, Степанида сначала его в этом поддерживала. Старая проблема отношений свекрови и невестки. Потом, после рождения внука, Хотенея, пыталась притормозить, но было уже поздно.

Ратибор участвовал во всех заварушках той эпохи. Во всех этих «крамолах» и «усобицах». В основном, на стороне Изи, поскольку старуха сделала такой выбор. Ему то приходилась убегать из Киева, то идти в степь, то драться с галичанами или суздальцами… В перерывах он добирался до жены, насиловал её, как привык это делать с полонянками в походных условиях. И снова ускакивал. А Хотеней рос и рос. И дорос.

В очередной приезд отца он оказался свидетелем сцены, когда пьяный и озверелый отец возбуждал «любовный жар» у его матери с помощью плётки. Мальчик кинулся на отца и… мгновенно оказался лежащим поперёк кровати на животе, со спущенными штанами и отеческим членом глубоко в собственной заднице. Как и было привычно Ратибору в походных условиях, когда бабья нет, а молоденькие полоняне, холопы и прислужники — всегда согласны. Поскольку их и не спрашивают.

«Чем я тебя породил, тем я тебя и…».

Отлёживался он долго. Юлька аж светилась от гордости, рассказывая о том, как и что было порвано и побито. Как она «ночей не спала, во всякое дыхание вслушивалась». Она оказалась в это время в Киеве и её поставили на лечение.

Потом её гордость переключилась на меня: «а мой-то, ни стона, ни плача… лежит себе улыбается».

Это была неправда. Я плакал в подушку, отвернувшись к стене. Лежал и плакал.

Мне было жалко… жалко моего любимого, милого Хотенея. Тогда ещё моего ровесника. На которого залезает здоровенный пьяный злой бородатый мужик. И рвёт белое тело моего единственного… И никто ему… И даже пожалеть… И он униженный, избитый, разодранный, испуганный…

Нет, а как у нас с ним хорошо получилось! Я правда, как-то не готов был. Но ничего… В следующий раз… Ведь важно не — «что, где, когда». Важно — с кем. А он такой… Хороший. И я его так понимаю. И мне его так жалко…

А Юлька продолжала. К изнасилованному подростку приходила любимая бабушка утешать. Что-то типа: «на все воля божья, не гневи господа… Ратибор — отец твой, родитель и господин, и ты весь в воле его…».

Вот тогда и прозвучала первый раз фраза, которую я здесь услышал: «Всё сказала, карга старая? Прощай».

Через несколько недель мальчик поднялся. Тайн от слуг не бывает. Постоянный шепоток за спиной, отношение сверстников, родственников…

Потом… У юноши до этого эпизода были кое-какие «брачные игры». Всё вполне невинно. Взгляд особый, шепнуть на ушко… Максимум — как бы случайно прикоснуться к чему-нибудь сладко-округло-выпирающему.

Парень попробовал восстановить процесс. В ответ — насмешки. Попробовал завалить сенную девку. В самый подходящий момент: «а давай как тебя твой батюшка». Вместо игр — озверение и мордобой. Залез ещё на одну — не получилось.

Юлька ругалась страшно — её к этому моменту уже из Киева отправили.

— Да у меня такие снадобья есть, да если б я здесь была…!

Зато приехал из похода Ратибор. Ободрал и отодрал, как обычно, жену и велел привести сына. В каких именно выражениях… думаю, всё-таки Юлька здорово привирает. Хотеней явился. Подготовившийся, в отличие от прошлого раза. В присутствии бабушки добрый батюшка ласково говорил с сыночком, мирился, потом приобнял за плечи, по-отечески похлопал по сыновней заднице. И… получил нож под ребро.

Хорошо, что с ними была Степанида. Иначе бы новоявленный отцеубийца зарезал бы сам себя. Но Степаниде был нужен хоть один живой мужик: баба во главе рода быть не может.

Она умудрилась замять дело: «пил сынок мой много, вот и сердце не выдержало». А на пятнадцатилетнего мальчишку свалилось ещё и старшинство в роду.

Через полгода во время очередного похода, в котором он вёл свою боярскую дружину, двое сверстников-родственников вздумали подшутить над ним. На общеизвестную в роду Укоротичей тему.

Шутка обернулась вспять. Войско стояло лагерем две недели. И две недели Хотеней насиловал своих кузенов в своём шатре не выпуская. Ему это понравилось. Гормональный шторм в крови не утихал, нужно было командовать людьми, как-то сохранять ясную голову. Бабы не годились. Подошёл этот способ.