Марк Лоуренс - Убить одним словом [litres]

– Что ты ему скажешь? – спросила Сайан. – Он не пойдет туда без веской причины. Точнее, без причины, которую он сам сочтет веской.

– Я скажу ему, что нам надо кое-что запланировать для нашей следующей игры в «Подземелья и драконы» и что Джон не может прийти сюда, потому что… он… он под домашним арестом до пятницы.

– Недурно, – кивнула мама Саймона. С самого момента, когда в ее присутствии озвучили идею вытащить Саймона на вечеринку, она была обеими руками «за». – Я подброшу вас туда, как только он вернется домой из школы. Мне всегда хотелось посмотреть на этот мифический особняк Джона.

Полчаса спустя мы затормозили на гравиевой дорожке перед домом Джона. Автоматические ворота на улице с жужжанием открылись, сам дом, скрытый кипарисами, мы увидели, только когда подъехали поближе.

– Драть меня в бок!

– Мам! – Протест Саймона остался незамеченным.

– Такой величественный дом. В Ричмонде. – Мама Саймона глазела и не стыдилась. – Ну что ж, идите. И, Саймон, если есть хоть малейший шанс, что он гей, – выходи за него!

Саймон выскочил из автомобиля быстрее, чем положено людям его объема. Подозреваю, что большинство мальчиков-подростков могут побить рекорд по стометровке, если родители вгоняют их в краску в присутствии посторонних. Я поспешил за ним, выкрикивая благодарности за поездку.

Я догнал Саймона на ступеньках крыльца, крыша над которым поддерживалась огромными колоннами. Дверной звонок был диском из слоновой кости в центре ребристой медной плашки, и звон, раздавшийся от нажатия, показался глубоким и отдаленным.

Я ожидал, что входную дверь в особняк Джона откроет дворецкий. Высокий, безупречно одетый мужчина с тонкими усиками, прямиком из 1930-х. Джон в футболке, джинсах и носках всегда обманывал ожидания. В этот же раз, впрочем, это была Миа, босая, в мужской рубашке и черных легинсах, и от одного ее вида у меня внутри случилось что-то не поддающееся описанию.

– Заходите. – Она ушла по широкому, вымощенному плиткой коридору. До нас донеслись отдаленные звуки фортепиано.

Мы сняли обувь и поспешили за ней. У всех нас был свободный день, так как замерзшее футбольное поле помешало урокам физкультуры, а я еще и утро себе освободил, чтобы у меня была возможность плести интриги с мамой Саймона. Я не спрашивал, как Миа объяснила свое присутствие здесь в среду до четырех. Джон играл на рояле в одной из гостиных. Получалось у него это возмутительно хорошо, а композиция, которую он исполнял, была бесстыдно романтичной.

– Вот выпендрежник! – Я встал рядом с ним и смотрел, как его руки парят над клавиатурой.

– Зависть – некрасивое чувство, мальчик мой, – сказал Джон и закончил композицию фанфарами. – Саймон! Ты здесь! Я и не думал, что ты придешь.

Саймон поставил сумку на отполированную крышку рояля из красного дерева.

– Почему? Я не больше тебя хочу умирать в этой пустоши.

– А! – ухмыльнулся Джон, смотря на меня. – Вы сказали ему, что здесь будут «Подземелья и драконы». Хитро.

– Ты здесь, чтобы танцевать, Саймон. – Миа потянулась к его руке.

– Вы солгали! – Саймон отдернулся, хмуро смотря в мою сторону. – Я ухожу.

– Не можешь. Если не готов идти пешком всю дорогу. – Я схватил с рояля его сумку. – А также у меня есть важные новости от Димуса, которые мы обсудим… позже.

Джон сыграл в басу «Пам! Пам! Пам…», затем встал и пересек комнату.

– Ты здесь по той же причине, что и Ник. Вы идете на свою первую вечеринку у Арно, и вы оба боитесь танцевать. И девушек. – Он включил музыкальный центр, монструозную вещь, которая одновременно заставляла задуматься о том, что она ужасающе дорогая и очень-очень крутая. Высшее проявление немецкой инженерной мысли, способное передать самые жаркие мотауновские [17] Motown Records – американская звукозаписывающая компания, специализирующаяся на популяризации музыки чернокожих исполнителей, знаменитая благодаря узнаваемому ритм-энд-блюзовому звучанию. ритмы с хирургической точностью. – К счастью, я собрал здесь образцы и того, и другого. Музыки… – Он нажал кнопку проигрывания, и комнату заполнили первые такты Wanna be startin’ somethin’, к которым быстро присоединился Майкл Джексон со своими занятными ахами и охами, как будто он опускался в холодную ванну. – А прекрасная Миа у нас представляет женскую половину нашего биологического вида.

Миа отвесила шутовской реверанс.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Мистер Джексон старался изо всех сил, но степень неловкости у нас четверых, оказавшихся в ярко освещенной комнате, была достаточно высокой для того, чтобы, если бы мне к виску приставили пистолет и потребовали танцевать или умереть, я бы с радостью выбрал сладкое милосердие пули.

– Постойте. – Джон уже выглядел так же неловко, как я себя чувствовал. Он подбежал к выключателю и снизил интенсивность освещения до такого уровня, что приходилось щуриться. – Это гораздо проще, когда внутри плещется пиво. Доверьтесь мне.

Миа приблизилась к Саймону и начала раскачивать бедрами. Майкл Джексон наконец пробудил в нас что-то.

– Это просто, – сказала она. – Единственная возможная ошибка – стоять на месте.

Каким-то образом она это сделала. И дело было не в ее энтузиазме и лести, и даже не в претензии на анонимность в тусклом освещении, и не в негласном обете молчания – тайном пакте, который не был заключен вслух. Это было что-то в ней самой. Доброта, наверное. Но в течение нескольких минут мы все танцевали – плохо, но нам было плевать. И Джон, со всеми своими деньгами, внешностью и мастерской игрой на фортепиано, танцевал хуже всех – с большим отрывом!

Мы танцевали под Startin’ Somethin’, затем, без паузы, под Baby Be Mine, во время которой я смотрел на Миа, а потом под The Girl Is Mine, во время которой мы с Джоном обменялись многозначительными взглядами.

Когда я вошел в этот дом, у меня все болело, меня мутило, я с ужасом думал обо всей этой затее, даже в то время, когда делал вид, что это Саймону нужен урок, а не мне. Большая часть меня вообще не интересовалась походом на вечеринку. Эта часть хотела свернуться калачиком вокруг моей болезни, зациклиться на себе и ожидать милости или смерти. Даже значительный кусок этой части меня, который считал, что надо идти, утверждал это из чувства вины. Вины, которую люди, живущие «по таймеру», испытывают из-за упущенных возможностей. Большая буква «Р» обволакивала меня со всех сторон, а я тут сидел и думал, как бы ускользнуть от моей первой настоящей вечеринки, потому что я плохо себя чувствовал и думал, что могу выставить себя дураком на танцполе?

Но когда я поддался ритму и отпустил себя, казалось, что боль и даже тошнота отошли на задний план, а их место заняла радость, которая во многом была облегчением, но, по сути, просто чистым удовольствием от танца. И да, было правдой еще и то, что, хотя Джон Фэзерстон мог создавать волшебную музыку кончиками своих пальцев, когда дело доходило до «Мотауна», остальное его тело дергалось и извивалось с чувством ритма коровы-эпилептички. Он был прав, когда шутил, что зависть – некрасивое чувство. И я правда завидовал. Миа была мне все более и более дорога, хотя между нами ничего особенного не произошло. Что касается Джона, то я знал, что для него она стала бы лишь очередным завоеванием. Он не станет с ней плохо обращаться. Но и не будет… ценить по достоинству.