В Бирюк - Венец [СИ]

Андрей тяжко вздохнул. Похоже, что все предлагаемые варианты он уже продумывал. И куда глубже, чем я. Я-то просто вопил в переписке: «Майорат! Долой уделы! Единая и неделимая!». Андрей фыркал, даже обсуждать не хотел. Потому, что видел конкретных людей. Которым придётся это «планов громадьё» исполнять. Возможно — ценой собственных голов. И тех, которые будут против. Тоже — ценой жизней.

— Не умён. Сотник из него ныне… добрый. Может, с годами, ума-разума наберётся… Но государь из него… «Война — дело государево» — то правду глаголят. Только это одно из дел. Из множества. А он остальных не разумеет, скучно ему. Дашь войско — поведёт, будет биться. Бог даст, и победит. Собрать войско… не, не понимает.

В РИ Мстислав (Искандер) с рязанским и муромским княжичами через два года придёт с дружинами на Стрелку. Но войско, боярское ополчение, не соберётся. Княжеские дружины попадут в булгарско-эрзянское окружение, сумеют выскочить. Поход получится провальным.

Из четырёх походов этого княжича, известных в РИ, лишь один, первый, Киевский, закончился успешно. Да и то, город преподнесли на блюдечке бояре-изменники. «Преподнесли» — не ему.

Уровень сотника — потолок?

В «Уложении Тимура» сказано:

«девять десятых государственных дел решаются расчетливостью, благоразумием и советами и лишь одна десятая — мечом».

Искандер — государь на 10 %?

— Зря ты так. Парень молодой, подучить можно. Советников добрых дать, законов разумных…

Я помолчал. Забавно. Андрей может подумать, что я Искандера «продвигаю». А у меня с ним душевного контакта нет. Если он станет следующим Государем… не скажу, что будет плохо, но…

Андрея я побаиваюсь. Ругаю, иной раз, про себя. Но — чувствую. Злой, опасный, часто непонятный. Как сталь. Тронь — звенит. Или режет. А Искандер… бревно. Хоть пни его, хоть погладь. Только и пользы — на дрова порубить или стену подпереть.

— Как не крути, а это лучшее. Майорат. От отца — к старшему сыну. Без раздела наследства. Единая и неделимая Святая Русь. Под одной шапкой. И свары не будет: другие твои… сыновья крамолы ковать не станут.

— Х-ха. Ты, что ли, знаешь, какими они вырастут да кто им в уши дудеть будет? А остальные? Братья с племянниками? Эти ж точно враз в горло вцепятся. Их же от шапки и поганой метлой не отгонишь. Только мечами добрыми.

Снова покачал кубок с медовухой. И половины не выпил. Совершенно трезво и совершенно замучено посмотрел на меня.

— Иди. Поздно уже. Дел у обоих… Завтра почестный пир.

— К-какой?!

— Почестный. Почествуют. Меня — Государем, а я — людей русских. За труды их. А то не по-людски получается: шапку-то я принял, а вина не выставил. Э-хе-хе. Уж высказывали. Хотят завтра с утра и на три дня. Всё ж не репейник кобыле на хвост подцепили, а государя обрели. Да, как ты там с попами? Не разодрались? Ну и ладно, иди. Прокопия кликни.

Уже выходя из прихожей я оглянулся. В углу, забившись на лавку с ногами, сидел, покачивая в руке серебряный полупустой стакан, босой пожилой человек в наброшенной на плечи, залитой местами вином, дорогой шубе на исподнее. Смотрел куда-то в стену. В мысли свои. Невысокий, не очень здоровый, уставший. Одинокий. Один. И в этой комнате, и в этой жизни. Прошедший, вынесший на плечах своей души и своего тела множество битв и походов, побед и поражений, предательств и измен, издевательств и унижений. Сохранивший веру. В себя, в бога, в Русь. Стремление сделать жизнь здесь правильнее, лучше. Не позволяющий себе устать, ослабеть. Человек со стержнем в душе и саблей в руке.

Лец прав: «Вот ты и пробил головой стену. Что будешь делать в соседней камере?».

Даже если на этой голове — царский венец, а «камера» — вся «Святая Русь».

Теперь я взвалил на него новый груз. Тройной.

Огромную страну. Из христианских — вторую по численности населения, первую по размеру территории.

Свару среди соратников, побулькивающую близкой кровавой усобицей.

Мои фантазии. Насчёт «белоизбанутости», насчёт разворота «в новое русло истории».

Если он скиснет… Нет. Ни скиснуть, ни сломаться он не может. Он может только умереть. Если такое случится… мне будет очень плохо. И по делам, и по душе. Потому что без него… Я как-то незаметно вложил в него кусочек своей души. Он умрёт — я частицу себя потеряю.

Ладно, гоу-гоу. Где конвой мой? А остальные где? А, вспомнил. На конь, на базу, рысью.

Боголюбский… С ним было трудно. Впервые, после Бряхимовского похода, мы с ним оказались «заперты». «Два медведя в одной берлоге»: долгое время не могли уйти, отодвинуться друг от друга. Город, распутица, полу-враги, полу-друзья вокруг. Постоянное напряжение. Оба ожидали удара в спину. Ударов. Небезосновательно. У Андрея к такой постоянной тревоге добавлялось непонимание города. И понимание лживости, готовности к измене, предательству многих окружающих. Ненависть к этому месту, где ему пришлось пережить унижения, обиды, потерять многих друзей. Неприязнь к его новому статусу. На Руси прежде невиданному, непонятному. Нежелание «переключать масштаб»: от проблем Залесья перейти к ежедневному, оперативному решению проблем Всея Руси. Резко выросшая «цена ошибки». Стало вдруг значимо мнение людей, которые ему неизвестны, неинтересны, неавторитетны. Неприятны. Которые лгут и клевещут. Но их интересы нужно учитывать, быть с ними благожелательным, улыбаться, одаривать.

Он не верил никому. И мне — в том числе. Его подозрительность, ставшая в Киеве совершенно тотальной, раздражение от места, от формы деятельности, дополнялось, в моём случае, ещё и ревностью. Ему, славному победоносному полководцу, выигравшему множество битв, но не взявшего ни одного города, завидны были мои успехи во взятии Киева.

Куча мелочей: поняв превосходство вооружения моих бойцов, он пришёл в бешенство. Для него, как и для меня, вопрос обеспечения, в чём «мои люди» в бой пойдут — из важнейших. Его люди — «пойдут» хуже.

Если большинство бояр мои серые кафтаны воспринимали как признак бедности, то Андрей видел в этом финансовое превосходство: смог враз много купить и своим отдать.

Ещё большее раздражение и, даже, тревогу, вызывали у него мои успехи в его собственном, «государевом» поле. Соглашение с Кириллом? — А нет ли там «второго дна»? Наречённый митрополит? А почему сам не додумался до такого? Новые епархии? Хорошо ли это? Ванька под себя Русскую церковь подгребает? Зачем?

Не осознавая, инстинктивно он применял древнеримское правило: «Разделяй и властвуй». Желая, и одновременно, не желая прижать меня, он сталкивал меня со своими противниками, использовал как марионетку, как яркую обманку, как красную тряпку тореадора. И «быки» — кидались.