В Бирюк - Венец [СИ]

Я же, в силу своей наивности и собственных целей, своего понимания «правильно», пёр напролом. Сам, добровольно, с энтузиазмом кидался «на грабли». Боголюбский, в таком раскладе, изображал мудрого третейского судью. Умудрённый жизнью патриарх успокаивает расшалившихся детишек.

«Кавалькада проскакала по гулким тёмным пустынным улицам замершего в страхе захваченного города…».

Экая фигня. Что-то из евро-средневековья. «Гулкие» — не здесь, это в каменных городах. Улицы, конечно, тёмные. Но освещение есть: три-четыре пожара. При снеге на улицах чего-то видно. Пожары уже новые, не от штурма. Как отмечает Л.Н.Толстой, рассуждая о пожаре Москвы: при размещении войск в какой-либо местности, количество пожаров в ней умножается многократно. Кияне — не московиты, сами свой город жечь не будут. А без этого… да ещё в начале марта… погорит и перестанет.

И насчёт пустынных улиц, замерших в страхе… Народ — гуляет. Отмечают. Вчерашнюю коронацию, позавчерашний штурм. Богатую добычу, славную победу. А главное: собственное пребывание в числе живых.

Двенадцатитысячное войско в пятидесятитысячном городе… двенадцать тысяч бездельников, вырвавшихся от жён, детей, имений, забот о хлебе насущном… уже победивших, уже отодвинувших свой страх смертный… ещё не зажавшихся насторожено — как бы дотащить награбленное до дому…

«Гуляй, рванина, от рубля и выше».

По улицам шляются группки подвыпивших вояк. Почти все с факелами, иногда верхами, часто с женским визгом. Во многих дворах, особенно, вдоль главных улиц, горят костры. Где — песни поют, где — пляски пляшут, где — морды бьют да головы рубят. Последнее уже реже. Местные поутишились, пришлые всерьёз между собой ещё не начали. Уже не грабёж, а просто… изъятие мат. ценностей:

— Эт у тя чё? А ну дай.

— Берите-берите, господин хороший! (и в спину шёпотом) Чтоб вы все сдохли, падлы гадские.

Первая волна, «хапок», «глаза завидущие, руки загребущие», «всё что вижу — моё» — уже прошёл. Через день-два пойдёт вторая волна: «мне надо». Обращённая не к бессловесному туземцу, который мявкнул — без головы остался. Нет, к своему брату-соратнику. Не «хапок по возможности», а «обмен по потребности». Кто чего по горячке схватил, посмотрел-подумал… а оно мне надо? Пойду-ка, поменяю.

«Любой товар найдёт своего покупателя» — известное торговое правило.

Пошли искать. На торг.

Торг — всегда дело скандальное, цена сделки — компромисс двух точек зрения. Что создаёт массу окулистов-энтузиастов:

— А не подправить ли твоё зрение? У тебя тогда и «точка» другая будет. И цена мне подходящее.

Свары в толпе вооружённых мародёров, каковую представляет собой ныне православное войско, неизбежны. Фокус не в том, чтобы их исключить, а в том только, чтобы не дать им разрастись до уровня отрядов. Если 1-10 друг друга мордуют — нарушение дисциплины, если 100-1000 — международный конфликт.

В чистом виде «переход количества в качество». Диалектика, итить её ять. Материалистически-мордобойно.

Помогла бы децимация. Как я кыпчаков строил. Изъятие неуставного имущества из личных вещей для сохранения в общевойсковых складах. Перевод всех на казарменное положение. С обязательной побудкой, утренней зарядкой, постовой службой и прочими… воинскими прелестями.

Нереально. Поэтому убивать соратников придётся выборочно. В смысле: он сперва нагадит, потом ты его поймаешь, потом, в сиянии славы и торжестве правосудия, Боголюбский ему голову урежет. Кто будет «сделанную гадость» убирать…? Да и не всегда это возможно. Мёртвого, к примеру, не поднимешь. Ни из могилы, ни из сугроба придорожного.

Вот как здесь, у ворот усадьбы Укоротичей.

— Откуда покойник?

Покойник свеженький, выезжал — не было. Точно бы заметил: у него в спине пика торчит. Вокруг человек пять моих людей. Один из них, молодой боец, вдруг сползает по забору, валится в снег. Не стреляли, не били… обморок? У гридня?!

— Охрим! Что происходит?

Охрим, которого я оставил днём в усадьбе, дабы навести хоть минимальный порядок с безопасностью, дёргает головой, и выдаёт:

— Да вот. Уж больно ты прозорлив, батюшка.

— ???!

Охрим, уперевшись в спину покойника ногой, выдёргивает пику и отпихивает труп. Тот переворачивается лицом кверху.

— Узнаешь, господине?

Язычок зажигалки даёт достаточно света. Лицо не пострадало.

— С-с-с… Узнаю. С бойцом что?

Охрим, снова носком сапога, будто не желая прикасаться к чему-то ядовитому, поддевает правую руку покойника. Кистень на ременной петле. Информативно.

Въезжаем внутрь. Оглушённого дурня с встряхнутыми мозгами — шлем не застёгнут был — в санчасть. Пробитого пикой злодея — к Ноготку на лёд. Новую пару на пост. Охрим — ко мне на доклад.

Суть… обычная. То, что у нас бардак — очевидно. То, что наш, хоть бы и организованный, грабёж бардак воспроизводит — очевидно. То, что бардак в части безопасности обернётся потерями — очевидно. Что я такого нового сказал?!

Особенность моего отряда в том, что «колпак безопасности» должен накрывать всех.

Нормально так:

— Вот двор. Эта хоругвь — становись сюда.

Всё. Какие у тебя там посты, есть ли они, кто по твоему двору шастает, кто печку топит и кашу варит… твоя забота. Отравились, погорели? — На всё воля божья.

Меня такое не устраивает, я своих парней сам готовлю, за свои деньги. Мне надо, чтобы они не орали в сортире благим матом от боевого поноса. А, значит, доступ к котлу людей и продуктов — под контроль. По правилам санитарии (защита от дураков) и безопасников (защита от злодеев). И пошли дальше по кругу. Чудак с тлеющим поленом в руках к сеннику подойти не должен. Вариаций Зои Космодемьянской с двумя десятками сожжённых фашистских лошадей — не надо.

Понятно, что требования Охрима ни у кого восторга не вызывают. Но не исполнить их… есть опыт таких «игнориров» во Всеволжске. Когда Охрим ещё на пару с Ивашкой в моём дворце «в индейцев играли». Кто не проникся — теперь «играет в индейцев» на Пижме. Или на Унже. Или ещё где — у меня речек много.

— Я его и не видел сперва. Постовые по своему разумению пустили. Пришёл, говорит: я — торк. Вашему Чарджи — родня. Ему: Чарджи уехал, приходи утром. Господине, ты ж Чарджи с обозом в Митрополичью дачу отправил. Этот: мне идти некуда, пустите переночевать. Халат, клобук чёрный, морда торкская. Может, родня долгожданная? Не обеднеем. Место указали, накормили. Свары не устраивает, куда не надо не лезет. Наоборот, предлагает от безделья: может помочь чем? Воды лекарям принёс, поганое ведро вынес. Тут он мне на глаза попался. Что-то такое… Отвлекли меня. Пока крутился — стемнело, все по лёжкам расползлись. Напоследок решил внутренние посты проверить. Тень какая-то к лекарям на крылечко. У наших-то один, как ты говоришь… силуэт. У местных, баба или мужик, другой. А тут… клобук да халат подпоясанный. Да… Тут и вспомнилось — как ты мне там, у монастыря, показывал да приговаривал: смотри, Охрим, запомни морду-то. Морду-то я видел. А не враз допёр. Я следом. Внутрь. А этот уже над тем, ну, «золотоволоска» из монастыря, с ножиком стоит. Я кинулся, сшиб на пол. Да уж больно здоров злодей оказался. Стукнул меня. Ножиком. Хорошо приложил, в силу. Да, вишь ты, панцирь-то так не прошибёшь. Он испугался да на двор, пока я там между лежанками елозил. Как выскочил — он уже у ворот. Крикнул, постовой ему навстречу, а тот его вот, кистенём с маху. И за ворота. Так бы и ушёл, да второй-то не растерялся, пику метнул. Наповал.