В Бирюк - Венец [СИ]

— Нормально. Называется — на воре шапка горит.

Ситуация довольно типична в детективах: преступник, совершив одно преступление, вынужденно совершает второе. Для «закрытия», сохранения в тайне, устранения улик первого. Опасаясь реальной или вымышленной угрозы разоблачения. На этом, втором, и попадается.

— А чего те двое в церкви делали? Такого… ну… тайного? Чтобы послать слугу убить монашка?

Говорить — не говорить? Пока это секрет. Ноготку и Охриму я верю. Но… С другой стороны, они не смогут дать совет, принять решение, если не знают о цене вопроса.

— В ночь штурма кто-то отрезал грудь у Варвары Великомученицы. Кипарисовый саркофаг с мощами находился в Десятинной. Судя по рассказу рыжего, по его месту на хорах в храме, он и видел это… деяние.

— Чего, правда?! Ну них…! Тогда… тогда надо спешно хватать рыжего! И этого… покойника! И тащить к Боголюбскому! Пущай он Маноху своего настропаляет. Ежели там брат самого… Не, не наше дело. Даже и близко. Пусть он сам и сыск ведёт, и суд судит.

Охрим абсолютно прав: не мой уровень. Рюриковичи подлежат суду только рюриковичей. Остальные могут доносы доносить, но вести сыск в отношении особ правящего дома…

— Ноготок, а давай поиграем. В «адвоката дьявола».

Охрим — безопасник. Для него получаемая информация — материал для собственной активности. Вынул из страдальца инфу, сам решил — достоверно ли, перешёл к конкретным действиям.

Ноготок — палач. Вынул из страдальца инфу — отдал другим. Оценка её достоверности — не его задача.

Нет, не так. Сообщённые пациентом сведения проверяются. На здравый смысл, на внутреннее непротиворечие, на реальность реализуемости. Фраза типа: «… а тело спустили под лёд…» применительно к событиям в июле…

Для Охрима важна конструктивность информации — «чего делать-то?».

Для Ноготка связность — «всё сходится».

Мы с ним много говорили о том, что показания, данные под пыткой, доказательством быть не могут. Да и без пыток тоже. «Врёт как очевидец» — постоянно. «Признание — царица доказательств» — фигня. Признание может быть только указателем на улики. Типа: «а убитого закопали у соседки в огороде». Сходили-проверили-откопали.

Признание типа:

— Я вчера убил вашу бабушку! Признаюсь! - мне не нужно, моя бабушка умерла много лет назад.

Охриму достаточно того, во что он сам поверит, Ноготку нужно то, во что поверят другие. Имеющее «перспективу судебного разбирательства», «не рассыпающееся в судопроизводстве» дело.

Один из методов формирования таких качественных дел — беседа с «адвокатом дьявола». Логика суждений проверятся на каждом шаге, всякое возможное сомнение озвучивается, анализируются связанные с этим детали. Сходно с «игровыми судами», имитациями, проводимыми зеками на зоне.

Два уровня.

Первый: этот — мог. Хотел, имел возможность.

Другой: никто, кроме этого, не мог.

Ноготок покрутил головой, похмыкал и, обращаясь к Охриму, спросил:

— Значит ты обвиняешь м-м-м… господина этого покойника в святотатстве? В урезании сиськи Великомученицы в ночь взятия города в Десятинной церкви?

Охрим, уже всё для себя решивший, готовый сей момент тащить «золотоволоску» и прочие реквизиты к Боголюбскому, хватать князя Всеволода, имать и раскалывать Вышгородскую дружину и прочих подозрительных, недоумевающе уставился на Ноготка.

— Ну-у. А чего? Быстрее надо! Пока не сбежал, не спрятал или ещё как!

— Первое. Рыжий не видел лиц злодеев. Опознать их не может. Второе. Сам он как свидетель… А может он врёт? Не по злобе, а с испуга? Может, померещилось со страху? Другого довидчика нет. А при таком… м-м-м… ответчике… Да и вообще: по Русской Правде полный видок — семь человек.

— Погоди. А другой? Может, сыскать и его… потрясти?

Они оба повернулись ко мне. Все обо всём догадываются, но прямых обвинений не произносят, имён избегают. И я тоже… косвенно.

— Мне было бы весьма интересно узнать: находился ли в ночь взятия города князь Михалко в Вышгороде, где и положено было пребывать пленнику, или… в каком ином месте. И какой у него шлем.

Я смотрю на Ноготка, и он сходу твёрдо отвечает:

— Людей нет. Вообще.

Взгляд на Охрима вызывает и его бурное отрицательное мотание. Одного человека у него забрали на опознание убийц Катерины в Порубе, второй крутится здесь вместе с ним, вбивая ОБЖ в нынешних условиях. Ещё сильнее сокращать число сторожей моей драгоценной тушки посреди враждебного города и войска нельзя.

— Потолкуй с приказчиками Николая. Они нынче со многими разговаривают. Какие шлемы были на княжичах, были ли они в Десятинной, по шагам — что и где они в детинце в ту ночь делали.

Охрим кивает, а Ноготок продолжает гнуть своё:

— Рыжий — не довидчик. Один, в темноте, в страхе, да ещё… употреблённый в качестве бабёнки гулящей… его слово против слова двух… м-м-м… высокородных господ…

— А это?

Охрим кивает на покойника.

— Мы с Воеводой видели, как… его хозяин велел зарезать рыжего!

— «Видели». Х-ха. Видел Воевода. Потом указал тебе на человека — «запомни». И «видел» — не «слышал». Может, они про что другое речь вели?

— Но вот же! Этот тайком пробрался, пытался зарезать…

— «Не судите о господах по слугам их». Скажут, что слуга сей от господина своего ушёл, отправился новой доли искать. Для чего и хотел с Чарджи потолковать. Наняться в услужение. А с чего рыжего хотел зарезать…? — По старой памяти, мало ли какие у слуг счёты. Хозяева-то их встречались не раз, случаи повздорить были. Монашек у сельджука бабёнку отбил, к примеру. И бабу найдут, и послухов толпами.

Ноготок снова повздыхал и подвёл итоги:

— Ранее ты, господин, не знал, кто то злое святотатство изделал. Теперь… знаешь. Однако же и зная, доказать не можешь. А уж идти с таким доносом или нет… тебе решать.

Посмотрел по сторонам в едва освещённом помещении, прислушался к чему-то:

— Пойду я. Там у меня страдалец один… дозрел, поди. Послушать надо.

Ноготок ушёл, Охрим тоже собрался, но я остановил.

— Интересная у покойника серьга. Не видал таких прежде. Сними-ка её мне.

— Да, редкая. А остальное? Ободрать?

— До исподнего. Вещи сохранить отдельно. Пока. А серёжку мне вынь.

Плохо — нет Курта. Нет, не в качестве ищейки, если вы так подумали.

Никакая баба не сравнится с моим князь-волком в качестве успокоительного. Он большой, тёплый, мягкий. Создающий уникальное чувство защищенности. От всего. Даже от самого невыносимого — от собственной глупости. Пока он сопит рядом, возникает уверенность. «У нас всё получится», «всё будет хорошо», «они все пойдут нах…».

Увы, Курт там, а я здесь. Перед задачкой ценой в собственную голову. И не только мою.